Любовница Витгенштейна - [49]

А еще Рубенс говорил на пяти языках, о чем я упоминаю лишь потому, что ранее упоминала о Рембрандте, который мог говорить только на одном языке.

Я уже говорила, что сегодня утром принесла целую охапку красных роз?

Или что Утрилло писал некоторые холсты, просто копируя сцены с художественных открыток?

Тем временем, по правде говоря, меня, возможно, по-прежнему немного беспокоит вопрос о вещах, существующих только в голове.

В сущности, это происходит потому, что мне лишь сейчас вспомнилось, что костер, который я, возможно, собираюсь развести на свалке, чтобы посмотреть, как он сверкает в разбитых бутылках, — это тоже нечто, существующее только в моей голове.

Вот только в данном случае это существует в моей голове, даже хотя я еще не развела костер.

На самом деле это существует в моей голове, даже хотя я, возможно, никогда не разведу костер.

Более того, то, что в действительности находится в моей голове, это не костер, а та картина Ван Гога, на которой изображен костер.

Точнее говоря, картина Ван Гога, которую можно увидеть, если немного прищуриться. Со всеми этими завитками, как в «Звездной ночи».

И даже с характерной для нее тревожностью.

Даже если это беспокойство в некоторой степени может объясняться, конечно, просто вероятностью того, что картина не будет продана.

Хотя вообще-то что сейчас вдруг произошло, так это то, что я в действительности вижу не саму картину, а ее репродукцию.

Вдобавок репродукция даже сопровождается подписью, в которой говорится, что картина называется «Разбитые бутылки».

И выставлена она в Уффици.

Так вот, очевидно, что в Уффици нет картины Ван Гога под названием «Разбитые бутылки».

Нет такой картины Ван Гога, которая бы называлась «Разбитые бутылки», даже в моей голове, потому что, как я уже говорила, у меня в голове есть только репродукция картины.

Похоже, я начинаю путаться.

Наверное, я просто пыталась сказать, что вижу картину, которую Ван Гог не писал, которая теперь стала репродукцией этой картины и на которой, ко всему прочему, изображен костер, который я не разводила.

Хотя я совершенно не учла того, что на этой картине, по сути, изображен не костер, а отражение костра.

Итак, другими словами, что я в конечном итоге вижу, это не просто картина, являющаяся не настоящей картиной, а лишь репродукцией, но также картина костра, который является не настоящим костром, а всего лишь отражением.

Вдобавок саму эту репродукцию вряд ли можно назвать настоящей репродукцией, точно так же как и это отражение не является настоящим отражением по той же самой причине.

Не удивительно, что Сезанн однажды сказал, что Ван Гог рисовал, как сумасшедший.

Такими темпами следующее, что я спрошу, это будут ли мои розы по-прежнему красными после наступления темноты.

Хотя, если подумать, я не стану спрашивать, будут ли мои розы по-прежнему красными после наступления темноты.

Или даже говорил ли Сезанн хоть раз с кем-нибудь о Ван Гоге лично, прежде чем сказал это.

Что, разумеется, сделало бы его догадку гораздо менее примечательной.

Я имею в виду, если Гоген, например, отвел Сезанна куда-то в угол и прошептал ему кое-что на ухо.

Или если это сделал Достоевский.

Между прочим, собаку, которая залезла на кровать Эмили Бронте, звали Хранитель.

А Еврипид, говорят, умер из-за нападения собак, хотя я упоминаю об этом только потому, что ранее упоминала об Эсхиле и орле.

Но о чем мне это напоминает, так это о смерти Елены, которая, как гласит одна старая легенда, умерла, будучи повешенной на дереве ревнивыми женщинами.

Впрочем, в другой истории утверждается, что она и Ахиллес стали любовниками и вечно жили на волшебном острове.

Хотя точно такую же историю иногда рассказывали о Медее и Ахиллесе.

Ну, несомненно, обе эти истории возникли, поскольку людей огорчала та версия, что Ахиллес пребывает в царстве Аида, например, когда Одиссей встречает его там, в «Одиссее».

Это происходит, разумеется, только после того, как Ахиллеса убивает Парис, попавший ему стрелой в пятку.

Более того, сам Парис к тому времени уже отправился на гору Ида, чтобы умереть от другой стрелы.

Даже хотя узнать об этом можно, лишь прочитав книги авторов с такими именами, как Диктис Критский, или Дарет Фригийский, или Квинт Смирнский, ведь «Илиада» не заходит так далеко.

Страницы из этих книг я тоже бросала в огонь, прочтя их с обеих сторон, насколько я помню.

Это было в Лувре, что, наверное, в трех мостах от Пон-Нёф.

Однажды, той же зимой, я подписала зеркало. В одной из дамских комнат, губной помадой.

Естественно, что я подписывала, так это изображение самой себя.

Однако если бы в зеркало взглянул кто-нибудь еще, то моя подпись оказалась бы под чужим отражением.

Даже в конце весны с руин в Гиссарлыке все еще можно увидеть снег на горе Париса.

Между прочим, в Лувре есть картина с Еленой и Парисом, кисти Жака-Луи Давида, являющаяся, пожалуй, единственным убедительным образом Елены, который я когда-либо видела.

Вообще-то сама картина глупая, поскольку Елена полностью одета, тогда как на Парисе только сандалии и шляпа.

Тем не менее на лице Елены читается томление, и это говорит о том, что она думает об очень многих вещах.