Любовница Витгенштейна - [37]

Эти теннисные мячи были в банках. Если бы не банки, то, как я совершенно уверена, они потеряли бы прыгучесть некоторое время назад, и поэтому, несомненно, я бы не решила ударить по ним.

Едва ли можно ударять по теннисным мячам, которые потеряли прыгучесть, что я поняла уже тогда, когда эта идея впервые пришла мне в голову.

Также в сарае были ракетки. Струны на большинстве из них растянулись, но я выбрала ту, на которой они растянулись меньше, чем на других.

Наверное, около часа я открывала банки и запускала теннисные мячи над одной из сеток.

Сеток там не было, ведь они тоже испортились из-за погоды некоторое время назад.

Ну, там были обрывки сеток.

Можно притвориться, что они не совсем обрывки.

Или что одна из них не совсем обрывки, а ведь большего и не требуется, чтобы запускать над ней теннисные мячи.

Многие из теннисных мячей отскакивали не очень хорошо, хотя и хранились в банках.

Или, возможно, это происходило из-за травы, проросшей сквозь покрытие кортов.

Честно говоря, я все равно никогда не была искусна в теннисе.

На самом деле я почти никогда не играла в теннис.

Все эти мячи до сих пор на обочине дороги, между прочим. Я часто замечаю их, когда еду в город или обратно.

Ну, я заметила их буквально на днях.

Вон теннисные мячи, по которым я ударяла в тот день, подумала я.

К счастью, это не то же самое, что заметить дым и подумать: вот мой дом, ведь то, что я замечаю в таких случаях, это всегда настоящие теннисные мячи.

Приятно быть уверенным в том, что говоришь, по крайней мере время от времени.

Я не забыла о Кирстен Флагстад.

Когда я закончила ударять по теннисным мячам, я была сильно потная.

Рядом было припарковано несколько автомобилей.

Часто в некоторых автомобилях все еще функционирует кондиционер.

Если бы я была на пляже, я бы вошла в океан.

Не будучи на пляже, я завела один из автомобилей.

Кирстен Флагстад пела «Четыре последние песни» Штрауса.

Такое случается. Поворачиваешь ключ зажигания, думая только о том, как запустить автомобиль или, в данном случае, как запустить кондиционер, и совсем не замечаешь, что кассетная дека находится во включенном положении.

Между прочим, я часто недоумевала, почему их назвали «Четыре последние песни».

Ну, без сомнения, их назвали «Четыре последние песни» потому, что именно таковыми они и являлись.

Тем не менее трудно представить композитора, который усаживается и говорит себе: сейчас я напишу свои последние четыре песни.

Или даже ложится и говорит такое.

Хотя, возможно, такое не исключено. Это кажется весьма сомнительным, но, пожалуй, не невероятным.

Так или иначе, может оказаться, что пела Кэтлин Ферриер.

А песни могли называться «Четыре серьезные песни» Брамса.

С тех пор, как я ошиблась насчет «Лючии ди Ламмермур», я решила не делать поспешных выводов в таких вопросах.

Кстати, Брамс никогда не был моим любимым композитором.

Несмотря на то что Брамс много раз упоминался на этих страницах.

Хотя на самом деле Брамс упоминался не так уж и много раз на этих страницах.

Что чаще упоминалось, так это биография Брамса, которая, возможно, называется «Жизнь Брамса» или, возможно, «Брамс».

Не считая прочих вариантов.

На самом деле что упоминалось, так это несколько биографий Брамса.

Биографии Бетховена и Чайковского тоже упоминались.

Как и история музыки, написанная для детей и напечатанная чрезвычайно крупным шрифтом.

Кроме того, я упоминала о том, что слушала Игоря Стравинского, когда каталась от одного конца Метрополитен-музея до другого в своем инвалидном кресле.

Все это было чистой случайностью.

Тот факт, что я также упоминала книгу о бейсболе, конечно, не следует считать подтверждением того, будто бы мне свойственен некий энтузиазм по отношению к бейсболу.

Честно говоря, я не считаю, что у меня есть любимый композитор.

Любопытно, однако, что в течение некоторого периода, не так давно, я могла слышать только «Времена года» Вивальди.

Даже когда я была уверена, что имею в виду нечто иное, «Времена года» были именно тем, что я слышала.

Такое случается.

С живописью такое случается ничуть не реже.

Например, время от времени я бываю уверена, что имею в виду определенную картину, но затем оказывается, что мне в голову пришла совсем другая картина.

Недавно утром такое случилось со «Снятием с креста» Рогира ван дер Вейдена.

Прямо сейчас я вижу эту картину.

Что, несомненно, вполне естественно, так как я снова думаю о ней.

Более того, даже если бы я не думала о ней, мне, конечно, пришлось бы задуматься, когда я печатала эти последние несколько предложений.

Тем не менее когда я думала о ней в то утро, я вовсе не видела «Снятие с креста».

Что я видела, так это картину Яна Вермеера, на которой молодая женщина спит за столом, в Метрополитен-музее.

Ну вот опять.

Разумеется, молодая женщина не спит за столом в Метрополитен-музее, так же как и Мария Каллас не была раздета на той набережной возле Савоны.

Молодая женщина спит на картине Метрополитен-музея.

Конечно, с этим предложением тоже что-то не так.

Ведь молодой женщины тоже не было, а было только ее изображение.

Вот почему, повторюсь, я в общем и целом с восторгом смотрю на теннисные мячи.

Но, в любом случае, я лишь начала говорить, что я не думала об этой конкретной картине вообще, даже хотя это была та самая картина, что пришла мне в голову.