Любовница президента, или Дама с Красной площади - [46]

Наверно, бедняга не знает, что ей делать: то ли притвориться, что упала в обморок, то ли просто зажмуриться и представить себе, что ее здесь нет. Президент, видимо, утешая, что-то ей говорит. Затем оборачивается к идущим по пятам журналистам и спрашивает:

— Ну, так что же вам хотелось бы знать?

Мы с ним оказываемся совсем рядом. Я видел его только по телевизору, в зале Верховного Совета и на нескольких пресс-конференциях. Вблизи он кажется меньше ростом. Он на меня глядит, как мне кажется, с симпатией, словно мы знакомы. Он меня знает? Узнает?

Кто-то из журналистов грубо спрашивает:

— Господин Президент, правые тормозят перестройку. Армия подавляет республики, требующие самостоятельности. День ото дня углубляется экономический кризис. Радикалы сожгли все мосты между ними и вами. Что вы предполагаете делать?

Такого вопроса никто не ожидал. Лицо Президента застывает и превращается в суровую маску. Один из его старых товарищей по Партии был прав: под улыбкой у этого человека прячутся зубы акулы. Он глядит на задавшего вопрос репортера. Потом пристально смотрит на меня.

— Я все вижу, — произносит он. — Но не все могу.

И уходит, не отвечая больше ни на какие вопросы.

Описываю в подробностях Наташе эту встречу в буфете. Что он хотел сказать этой фразой? Имел в виду проблемы перестройки? Или же нас двоих? Были ли его слова адресованы нам?

— Бедняжка, он, наверно, чувствует себя таким одиноким, — отзывается Наташа.

Она все чаще говорит о нем с симпатией пополам с жалостью. И это меня больше не раздражает. Он у меня теперь тоже вызывает сожаление.

Проходит четыре дня. Из посольства со штампом «срочно» на конверте приходит сообщение: итальянских граждан, проживающих в Москве, просят явиться к врачу консульства для проверки. Врач — малоприятный, неразговорчивый мужчина. Проткнув большой палец иглой, он берет у меня кровь на анализ. Говорит, что на всякий случай надо сделать анализ, так как обнаружен очаг дифтерита среди цыган, расположившихся на одном из московских вокзалов — по-видимому, вирус завезен пассажирами поезда, прибывших из среднеазиатских республик СССР. Добавляет, что он, по правде говоря, окулист и не особенно-то в этом разбирается.

Спрашивает, как я оцениваю здешнее политическое положение. Это его первая слабая попытка завязать разговор. Может, я ошибся, и он вовсе неплохой человек, а зануда это я. Когда я уже подхожу к двери, он говорит:

— Я вас провожу, я тоже иду домой, время обедать.

Он меня эскортирует до машины. Неожиданно меня пронзает мысль, что доктор так любезен неспроста: наверно, ему что-то от меня надо. Но что?

— Пройдемтесь еще немного, если вы не имеете ничего против, — произносит он, когда мы доходим до моей машины. — Такой прекрасный денек. Мы так долго дожидались весны, сидя взаперти дома, никогда не видя солнца. Вы не тоскуете, доктор[3], по нашему итальянскому солнцу? Мне его очень не хватает. Очень! Разрешите? Позвольте я возьму вас под руку, как принято у нас на Юге.

И берет меня под руку.

— Я получил медицинское образование, по специальности, как уже говорил, окулист. Но по-настоящему меня интересует, здесь, и вообще в жизни, другое. В известном смысле, этот интерес философский. Меня интересует здоровье, назовем его так, духовное наших соотечественников. Об этом я и хотел с вами поговорить. Я тоже узнал об этом анонимном письме с угрозами, что вы недавно получили. Знаете, в посольстве ходят слухи, все сразу становится предметом пересуд. Это по-человечески вполне понятно и не должно вас задевать. Сплетни имеют и положительную сторону. Это же, в сущности, обмен информацией. В политике сплетни — это целое искусство. И тут мы, итальянцы, большие мастера. Многие полагают, что самая активная из всех секретных служб тут, в Москве, это ЦРУ. Заблуждаются! За деятельностью ЦРУ невероятно тщательно, как одержимые, следят службы КГБ. Американцы не могут даже «отлить», чтобы за ними в это время кто-нибудь не шпионил. Поэтому они вынуждены не терять бдительность даже в сортире. В отличие от того, во что нас пытаются заставить поверить шпионские романы и фильмы, у них обмен информацией — назовем это так — ничтожен, почти равен нулю.

Я не знаю, что сказать и ограничиваюсь лишь коротким:

— Угу…

— Настоящая война шпионов в Москве идет между КГБ и нами, представителями западноевропейских стран. КГБ установило больше микрофонов на балконе итальянского посольства, чем на балконе американского, потому что знает: американцы держат язык за зубами, а мы иногда болтаем без всякой опаски. И у нас, европейцев, своих осведомителей внутри КГБ и советского правительства куда больше, чем у американцев. Если американец подходит поговорить к русскому, это сразу же вызывает подозрения. А если к русскому подходит итальянец — это вполне нормально. Итальянцы! Мы — отличные ребята! Мы любим спагетти, оперу, футбол. И, разумеется, женщин. Не правда ли, доктор? И вот за нами наблюдают, наблюдают…

— И сами попадают под наблюдение, — заканчиваю я, еще не понимая, к чему он клонит разговор.

— Вот именно. Так вот, возвращаясь к вопросу об угрозах в ваш адрес, то есть, угрозах честному журналисту, отличному, ну просто превосходному журналисту, я хотел вам сказать: пусть это вас не тревожит. Вот увидите, все это уладится. Вам нечего бояться. Продолжайте делать то, что делали раньше. Работайте, как работали. Вот, это мое мнение. Я очень симпатизирую журналистам, поэтому вы можете звонить мне или прийти, когда хотите. Я читаю все, что вы пишете, доктор. Внимательно слежу. Вот об этом я и хотел вам сказать. И передайте вашему Главному редактору чувство моего глубокого уважения. Надеюсь, я вас успокоил. Мы с вами не из робкого десятка, нас не так-то легко запугать. Не так ли? Ну, мое почтение.