Любовница - [19]

Нет сомнений, что с Тэрой возникнет масса проблем вне области музыки, но это его не пугало.

И вообще, что может быть более захватывающим, чем роль Господа Бога в рождении нового сверкающего таланта?

– Сол Ксавьер, видимо, вбил себе в голову, что должен стать моим Свенгали, – сдержанно сообщила Тэра матери, когда та вернулась вечером с работы.

Когда Рейчел выслушала полностью рассказ дочери, в ней зажглась искра надежды, что в Тэре вновь проснется интерес к занятиям музыкой. Беспокойство о дочери на время почти подавило горе, связанное со смертью Ричарда. Рейчел видела, что дочь отчаянно барахтается, безумно дергаясь из стороны в сторону в попытках найти хоть какой-нибудь указатель, который направил бы ее к определенной цели.

Рейчел спрашивала себя, где они с Ричардом допустили ошибку в воспитании дочери, которая подавала такие большие надежды в детском возрасте. Она предполагала, что они были слишком поглощены горем после смерти Фредди и это могло оказать неблагоприятное воздействие на Тэру. Но они ведь старались, чтобы их страдание не слишком отразилось на отношениях с дочерью. Наоборот, когда Тэра осталась их единственным ребенком, она стала для них еще дороже, чем раньше.

И Ричард всегда был так воодушевлен ее музыкальными способностями, ее пением и игрой на скрипке. Тэре было всего восемь лет, когда она получила стипендию для учебы в одной из ведущих музыкальных школ страны. Кроме того, Ричард часами занимался с ней сам. Он даже сочинял для неё короткие пьесы, чтобы пробудить дополнительный интерес к занятиям музыкой.

И после всего этого, в семнадцать лет, когда ее талант, казалось, вот-вот превратится из бутона в настоящий цветок, она вдруг забросила все и ринулась в гущу развлечений, типичных для среды тинэйджеров: пьяные компании, мальчики, ночные загулы. И дикая, громкая поп-музыка, которая сотрясала весь дом, заставляя Ричарда содрогаться от ужаса.

Ее скрипка лежала нетронутая в футляре. Силу своего голоса она теперь использовала не для упражнений в пении, а для того, чтобы кричать на родителей.

Изучение философии в Лондонском университете было скорее последним спасательным средством, чем осознанным выбором. Это принесло родителям лишь временное облегчение. Ясно было, что это не для нее. А теперь она и вовсе бросила университет без каких-либо четких планов на будущее. Она потеряла даже работу официантки – ее босс не желал мириться с прогулами, даже связанными с семейным горем. С болью в сердце Рейчел думала, что дочери придется обратиться за пособием по безработице.

Казалось, только Бруно мог быть сейчас хоть какой-то опорой для Тэры.

– Разве ты не довольна, мама, что я буду снова играть? – спросила Тэра.

– Конечно, довольна.

– Папа тоже был бы доволен, ведь правда?

Рейчел вздохнула.

– Ты должна делать это ради себя, а не ради папы.

Она посмотрела в лицо дочери и увидела в нем смятение и протест. И злость тоже.

Постоянное подспудное недовольство. Из-за чего? Рейчел не понимала.

Поздно вечером, когда они смотрели программу новостей, Тэра неожиданно заявила:

– Мне кажется, это было безумием – согласиться на этот мастер-класс. Ты действительно считаешь, что мне надо пойти?

Мать нахмурилась.

– Да. Я думаю, тебе надо пойти. Что ты теряешь?

– Быть может, самоуважение.

– Или веру Ксавьера в тебя?

– Да. И это тоже.

– Я удивлена признанием, что тебя это волнует.

– Я тоже, – с чувством согласилась Тэра.

Моника Хелфрич проводила мастер-класс в розовой с золотом гостиной своей квартиры. Она считала, что домашняя обстановка помогает студентам расслабиться.

Тэра приехала последней. Автобус, на котором она добиралась, задержался из-за уличных пробок. Двое других скрипачей уже были на месте – мальчик, на вид лет четырнадцати, и молодая девушка примерно того же возраста, что и Тэра. Ксавьера не было видно.

Моника встретила Тэру, как родственницу, которую давно не видела. Она приветливо обняла ее, отчего Тэра мгновенно почувствовала себя неловко. И вообще, ей хотелось убежать с того самого момента, как только она вошла в эту комнату с пышными диванами и экстравагантно задрапированными занавесями.

Монике было на вид около шестидесяти. Это была высокая, статная женщина, напоминающая Юнону. На ней было вызывающее ярко-розовое платье наподобие восточного халата. Моника предложила студентам кофе и рассыпчатое печенье. В комнате негромко звучала музыка – запись скрипичного концерта Брамса.

– Это вы играете? – спросила Тэра, прислушиваясь.

– Естественно. Может, угадаешь оркестр и дирижера? – поддразнивая, спросила Моника.

Тэра нахмурила брови.

– Это оркестр из Центральной Европы. Но не Венской филармонии, у них такое элегантное мягкое звучание. Здесь звук более глубокий, слегка резковатый. Может быть, это немецкий оркестр.

Моника с интересом смотрела на нее.

– Продолжай, – подбодрила она ее.

– Берлинской филармонии, – решила Тэра. – Мой отец обычно говорил, что если бы у ангелов были настоящие серебряные арфы, они звучали бы так же, как струнная группа Берлинского филармонического.

– Чудесная мысль! Ну, а что скажешь насчет дирижера?

Тэра задумалась. Того, что она услышала, было недостаточно, чтобы двигаться дальше. Разумеется, можно безошибочно определить стиль некоторых дирижеров по звучанию оркестра. Отец демонстрировал ей это несколько лет назад. У него было бесчисленное количество историй о дирижерах и особенностях их стилей, а также обширная коллекция записей, которые он любил слушать вместе с Тэрой. Но этот отрывок был исполнен так, чтобы показать, главным образом, блестящую игру Моники, и можно было только догадываться о дирижере.