Любовница авантюриста. Дневная Красавица. Сказочные облака - [7]

Его взгляд погрузился в мой, как камень в воду, образовывая большие круги, которые постепенно исчезали вдали.

Я медленно поднялась по ступенькам лестницы, охваченная предчувствием, что между этим человеком и мной было что-то странное, фатальное.

Я была в тысяче лье от того, чтобы знать, что меня ждало в действительности.

Во власти наслаждения

«Как знает каждый, утренние мысли и мысли вечерние — совершенно разные вещи» — написал Джордж Мур.

Утром следующего дня я сама в этом убедилась. Человек из Бораборы был художником, к тому же плохим! Но я должна отдать ему должное: он мало говорил о себе и совсем не говорил о своем творчестве. И именно эта скромность ввела меня в заблуждение по поводу его личности.

Итак, он жил на Бораборе. И должно быть, неплохо зарабатывал на жизнь светскими портретами, хотя и любил природу и простую жизнь: вот почему он укрылся на отдаленном острове, где и проводил большую часть времени.

В райском одиночестве жизнь могла быть сладкой и мирной. Во всяком случае, я была абсолютно уверена, что Оливер не терзался над решением проблем живописи, которые возникали в процессе творчества.

За последние месяцы мой гардероб уменьшился до минимума. Но это было время, когда метр джерси и длинная нить фальшивого жемчуга составляли полный туалет. Подлинный шик невозможно было приобрести и за золото; это было что-то неуловимое, настоящий дар — умение подать свою фигуру наилучшим образом в платье без рукавов и доходящем только до колен.

Оливер, когда я спустилась к нему, в отличие от заурядных влюбленных, посмотрел на меня без всякого пыла, но с вниманием кинорежиссера, осматривающего кинозвезду перед началом съемок. Я покружилась перед ним с томной грацией манекенщицы. Приподняла по очереди ступни, чтобы показать ему шикарные лодочки, затем протянула руки, чтобы продемонстрировать сверхтонкую кожу, из которой были вручную сшиты мои перчатки (подлинная скромность миллионерши). Эти перчатки и туфли стоили мне месячного дохода, но, как сказал Альфонс Аллэ: «Жить в бедности и так слишком тяжело, чтобы к тому же еще и лишать себя всего!»

— Замечательно, совершенно замечательно, — серьезно сказал Оливер.

Это обдуманное восхищение наполнило меня ликованием. У меня было такое ощущение, что я сдаю трудный экзамен. Внимание и любопытство Оливера меня необыкновенно подбодрили. Казалось, что он ничего не оставляет на волю случая. Любовь для него не была испанским постоялым двором.

— Я тебе нравлюсь?

— Ты элегантна, как ласточка.

Я была одета в темно-синее, цвета летней ночи, платье. Единственным моим украшением было длинное ожерелье белого цвета.

— Ты здесь единственная ласточка, — добавил он. Затем прикоснулся своими длинными изящными пальцами к жемчужинам на моем колье и сделал легкую гримасу. — Ну, они уж могли бы быть и настоящими.

— Да ты сноб? — спросила я со слегка натянутой улыбкой.

— Ни в коей мере. Но я очень честолюбив.

Какой изысканный способ показать мне, что у нас общее будущее!

Я взглянула на Оливера, и у меня возникло ощущение, что открываю ставни и вижу прекрасную весеннюю зарю. Легкое дуновение счастья нежно коснулось моей щеки, но мне удалось отбросить прочь волнение и рассмеяться.

— Настоящий жемчуг больше подходит пожилым дамам. Кто из женщин моего возраста мог бы позволить себе прогуливаться с жемчужинами такого размера, как эти, да еще ниспадающими до колен!

— А почему бы и нет, — небрежно ответил Оливер.

У меня перехватило дыхание. Если правда, что в момент смерти видишь свое прошлое, проносящееся перед твоим внутренним взором со скоростью света, неопровержимо и то, что воображение может с такой же быстротой создать и будущее.

— Конечно же, на Бораборе добывают жемчуг?

Оливер отрицательно покачал головой.

— А у тебя нет намерений самой добывать жемчуг? — спросил он. Хитроватая улыбка придавала его лицу необыкновенную привлекательность.

— Жемчужины или ракушки меня не интересуют. Для меня важнее колье.

— Хорошо, у тебя будет колье. Но, надеюсь, не из ракушек.

В его взгляде было смешанное чувство нежности и серьезности. И я почувствовала себя хрупкой, легкой, живой и веселой, как… ласточка. Я бы очень хотела устремиться в небо с Оливером.

Мы медленно спустились к Сене. Была звездная ночь, теплая и немного торжественная. Улицы почти опустели, как это обычно случается в разгар лета. Я говорила «прощай» Парижу и доверялась порыву любви и счастья. Сидящие на крылечках коты и консьержки провожали нас долгим, внимательным взглядом. Позади и впереди нас стояла тишина. Мы выглядели влюбленной парой. Красота и тайна были нашим королевским эскортом.

Мужчины на улице обычно пожирали меня взглядом. Для них я была тем лакомым кусочком, который способен утолить их голод, вплоть до пресыщения. Но, опираясь на руку Оливера, сияющая от любви, я была еще более соблазнительной и в то же время недоступной.

Я ощущала свободу птицы, собирающейся строить свое гнездышко. И я собирала звездный пух. Ночная прогулка по городу была божественна. Все мои агрессивные устремления оставили меня. Меня, которая рядом с Геттоном и его друзьями приобрела категоричность суждений, независимость оценок, способность горячо защищать свои убеждения и презирать мнение других. Я вдруг почувствовала, что стержень во мне, который так ожесточал мое сердце и который был моим главным оружием, начинает медленно таять. Я была проникнута снисходительностью, даже равнодушием к правде, приобретенной благодаря надменности. Я одержала победу над моими устремлениями посылать отравленные стрелы в противника при малейшем расхождении во взглядах. Я была женщиной, я любила мужчину; и я наслаждалась, как могла бы наслаждаться весенними цветущими лугами, разговором, который три дня назад показался бы мне тягостным.