Любовь зла - [8]

— Зато г-н Бастурманский утверждает, что его Зуммер чрезвычайно умен и понятлив, — тут же оправдался Иван Викентьевич.

— Это ужасно, — простонал Павел Петрович.

— Для собаки — не очень, — пожал плечами детектив.

Шура захихикала:

— Хитрая ты, Чапка! сама вся из себя дама, фу–ты, ну–ты, копытца гнуты, а ведь настоящую свадьбу отбегала!

Чаплина догадалась, что ее хвалят, и скромно замела хвостом.

Столяров наградил горничную бешеным взглядом, и горничная испуганно поникла.

— Как? — тихим голосом спросил Столяров. — Кто–нибудь мне может объяснить, как моя крошка, моя тихая, скромная воспитанная девочка… — В доказательство своих слов он поднял болонку и выразительно потряс маленьким собачьим тельцем. — Оказалась втянута в беспробудный блуд?! Кто… — голос Павла Петровича постепенно сорвался на визг, — КТО, не к ночи будь помянут, осмелился спустить мое сокровище с поводка?! Чем, твою мать, — не выдержали нервы бизнесмена. Столяров навис над женой разгневанным ангелом мщенья: — Чем ты занималась, что не смогла уследить за единственной собакой?!!

— Не смей трогать маму! — взвизгнула Камилла. Впрочем, в ее голове не было обычной самоуверенности.

— Ты сорвала мои планы! Ты едва не оставила меня нищим! Из–за тебя у моей Чаплины могло случиться заражение бешенством и того и гляди разовьется нимфомания! Ты лгала мне четыре месяца подряд! Да как ты могла!.. Я ж потерял покой и сон! Да я больше не желаю знать такую обманщицу, как ты! Всё, развод! Я…

Услышав ужасное слово «развод» Камилла не выдержала и рухнула в обморок.

***

— Милочка, звездочка моя, — причитал Павел Петрович, стоя на коленях у дивана. — Солнышко мое, рыбонька, лапочка…

Иван Викентьевич профессионально неспешно похлопывал госпожу Столяренко по щекам. Шура набрала полный рот воды — ей очень понравилось вызывать обслугу в номер телефонным звонком, — и поработала пульверизатором.

— Тебе легче, милая моя? — заботливо спросил Столяров у Камиллы, когда та открыла глаза и обвела склонившихся к ней людей растерянным, безумным взором. — Ну, кисонька…

— Рр–тяв! — подала голос Чаплина.

— Прости, прости, — спохватился Павел Петрович и подобрал другой эпитет: — Любимая моя, не пугай меня, скажи, ты в порядке?

— Ты… — голосом утопленницы прошептала Камилла. — Обвиняешь меня в преступлении…

— Да боже ж ты мой, собачки поиграли, какое тут преступление!.. — фальшиво и ненатурально ответил Столяров.

— Ты считаешь… — пролепетала несчастная оболганная красавица, — что я тебе лгу…

— Ну сказала бы сразу — я б и не сердился, — еще более ненатурально солгал Павел Петрович. Жену свою он любил и безгранично ей верил.

— Ты хочешь со мной развестись…

— Нет! — искренне всполошился Столяров. — Как ты могла такое подумать!..

— Сейчас ты зол и расстроен, — продолжала Камилла, глядя почему–то на Ивана Викентьевича. Должно быть, именно таким жалобным, умоляющим взором смотрели замерзающие в Альпах путники на собак из монастыря Сен — Бернар. — Если ты узнаешь о той единственной, случайной ошибке, которую я совершила, ты возненавидишь меня, бросишь меня на произвол судьбы, и я не смогу жить!.. О, лучше бы мне умереть! — вскрикнула Камилла и горько зарыдала. — Мне нет прощения! Эти месяцы показались мне вечностью! Моя душа горела в адских муках, о, мне нет прощения… Ошибка, одна лишь ошибка, за которую я теперь расплачиваюсь каждой секундой невыносимых страданий!..

Иван Викентьевич пребывал в растерянности — он явно не ожидал, что истерика пойманной на обмане женщины будет происходить на его плечах. Павел Петрович ревниво отстранил детектива и подставил жене собственный пиджак.

— Прости, прости меня… — умоляла Камилла. Она схватила мужа за руки и принялась целовать ему ладони, лицо, галстук, — Умоляю о милости: позволь мне хоть иногда, хотя бы раз в месяц видеть Чаплину! Я не выдержу, если не буду видеть ее! Я покончу с собой!..

Чаплина — Сигизмунда прыгала по дивану, норовя облизать соленые слезы и сладкую губную помаду с лица хозяйки.

— Душенька моя! — вскричала Камилла, хватая болонку в жаркие объятия.

— Любимая! — закричал еще громче Павел Петрович, обнимая жену.

— Ну, отчего ж… кхм–кхм… — прокашлялся Иван Викентьевич, — отчего ж и не простить, если ошибка единственная?

— Да! — согласился Столяров. — Камилла, радость моя — я давно уже простил тебя!

Отчаянно всхлипывая, Камилла уселась на диване и с явным титаническим усилием воли взяла себя в руки.

— Я приехала в гостиницу, — срывающимся голосом поведала она. — Пошла к лифту, и вдруг…

— Вдруг? — ловил каждое слово любимой женщины Павел Петрович.

— Вдруг защелка у поводка сорвалась, и у меня в руках остался лишь ремешок, а ошейник и Чаплина оказались отдельно. А тут по служебной лестнице спустился такой громила с ротвейлером… без поводка! — скуксилась Камилла. Столяров зашептал что–то утешительное. — И он погнался за моей девочкой, я закричала: «Стойте, стойте!» Но меня никто не услышал! Я бежала за ними, бежала…по какому–то бульвару, по каким–то дворам, переполненным гуляющими собаководами. Потом споткнулась и едва не упала. Меня подняли, привели в чувство, я плакала, требовала вызвать милицию! Правда, дорогой, — я просила вызвать милицию!