Любовь за любовь - [3]

Джереми. Да, вам друг у дружки ничем не разжиться, что правда, то правда!

Валентин. Придется иным из них поучиться у меня острословию.

Джереми. Еще спасибо, что есть налог на бумагу! Надеюсь, вы не вздумали заняться сочинительством?

Валентин. Ты угадал. Я собираюсь написать пьесу.

Джереми. Вот оно что! Тогда соизвольте, сэр, выдать мне письменное свидетельство — этак строчки в три, не больше — в коем бы сообщалось заинтересованным лицам, что "податель сего, Джереми Фетч, семь лет служил верой и правдой эсквайру Валентину Ледженду и ныне увольняется не за какую-нибудь провинность, а по доброй воле и единственно из желания избавить барина от всякой заботы о себе…".

Валентин. Ну нет! Ты будешь жить со мной.

Джереми. Невозможно, сэр. Предложи вы мне умереть с вами, сдохнуть с голоду, быть освистанным — это дело другое. А жить на пьесу — тут и трех дней не протянешь! Это так же верно, как то, что меня после смерти не причтут к сонму муз.

Валентин. А ты остряк, приятель! Мне понадобится твоя помощь. Я научу тебя сочинять куплеты и концовки действий. Слушай, подыщи себе компанию девиц, с которыми ты будешь по вечерам играть в рифмы, чтобы понабить руку в стихоплетстве. Чего доброго, ты бы прославился анонимными песенками или памфлетами, вроде тех, какие пишут в кофейнях.

Джереми. Уж не думаете ли вы примириться таким способом с батюшкой, сэр? Нет, сэр Сэмпсон человек крутой! Вернись только с моря ваш младший братец, так отец и вовсе на вас не взглянет. Плохи ваши дела, сэр. Конец вам. А пойдете в поэты — и вовсе останетесь без друзей. И все это проклятая кофейня Уилла — скольких молодых людей сгубила, куда там лотерея в Ройал-Оук![14] Хозяин этой кофейни давно бы стал олдерменом, кабы перебрался в Сити, хоть там посетителей было б поменьше. Что до меня, так я раза в два больше съем в кофейне, чем на скачках: воздух Бэнстед-Даунз[15] — ничто по сравнению с ароматом кофе. А все же, как вспомню про кофейню, так и чудится мне — ходит по ней Голод-повелитель в обличье престарелого рассыльного, уставшего сводничать, разносить любовные записочки и стишки, за что ему платят не деньгами, как другим рассыльным, а остротами. Еще он представляется мне изможденным носильщиком портшеза. Бедняга вдвое похудел против прежнего, а все таскает в кредит поэта, которому еще жди когда улыбнется фортуна. Долгонько тут до расплаты: она, как возмездие за грехи, то ли в час кончины придет, то ли в день свадьбы.

Валентин. Браво, продолжай!

Джереми. А порою голод является мне в образе тощего шельмы книгопродавца, который глядит таким несчастным, точно сам написал все эти книги или задумал стать сочинителем и довести своих собратьев до столь же плачевного состояния. Или, наконец, потаскухой со стихами в руках, которая из тщеславия предпочла их наличным, хотя юбка на ней вся в дырах и она почти так же гола, как муза. А может, она просто несет свое исподнее на бумажную фабрику, где его превратят в книги, наставляющие девственниц отдавать предпочтение не поэзии, а здравому смыслу. Или она довольствовалась любовью какого-нибудь нищего острослова, вместо того чтоб искать богатого дурака.

Входит Скэндл.

Скэндл. О чем тут витийствует Джереми?

Валентин. Громит острословов со всем доступным ему остроумием.

Скэндл. Ужели? Тогда, боюсь, он сам острослов, ведь острословы всегда стараются себе на погибель.

Джереми. Вот и я про то хозяину толкую. Прошу вас, мистер Скэндл, пожалуйста, отговорите его, если можете, идти в поэты.

Скэндл. В поэты?! Пусть лучше идет в солдаты. Там нужнее крепкий лоб, чем мозги. У тебя что, мало недругов из-за твоей бедности, и ты решил увеличить их число своим остроумием?

Джереми. Что правда, то правда! Не любим мы ближнего, коль у него побольше ума, чем у нас.

Скэндл. Джереми вещает как оракул. Разве ты не видел, как опасливо поглядывают никчемный вельможа и безмозглый богач на неимущего умника? Точно он самой судьбой предназначен для лучшей доли и вот-вот посягнет на их земли и титулы.

Валентин. Вот я и буду из мести писать сатиру.

Скэндл. На кого, скажи? На весь свет? Пустое занятие! Кто станет мучеником здравого смысла в стране, где исповедуют глупость? Ну побрешешь немного, но ведь если на тебя спустят всю свору, от тебя ничего не останется. А коли тебя не растерзают собаки, то пристрелят из-за дерева охотники. Нет, наймись лучше в капелланы к безбожнику, иди в сводники, в приживалы, в знахари, в стряпчие, в попы, в любовники к богатой старухе, только не в поэты! Нынче поэту меньше чести, чем всей этой швали, и он пуще них должен трястись и вилять хвостом. Так оставь свои мечты о былой славе сатирика, не тщись возродить афинскую комедию и не жди, что тебе позволят откровенно и прямо кого-то высмеивать.

Валентин. Ты прямо кипишь ненавистью к поэтам. Можно подумать, что тебя вывели в какой-нибудь пьесе. Успокойся, не так уж я рвусь в сочинители.

Стук в дверь.

Эй, Джереми, погляди, кто там!

Джереми выходит из комнаты.

Ну а чем мне, по-твоему, заняться? Как принял свет мое вынужденное исчезновение?

Скэндл. Как всегда в таких случаях. Одни жалеют тебя и осуждают твоего батюшку, другие оправдывают его и порицают тебя. Только дамы все за тебя и желают тебе удачи, ведь главные твои грехи — любовь и мотовство.