Любовь за колючей проволокой - [123]

— Почему не работаете? — обрушился Артеев уже на заключенных. — Кто тут старший? Ты? Так вот, имей в виду, никто отсюда не уйдет, пока последнего куска отбойки не вывезете! Понял? — Тон грубого окрика по отношению к заключенным рабочим образованный коммунист считал не только допустимым, но и почти обязательным. Те покорно начали забрасывать камни в вагонку Жартовского, и только Прошин некоторое время не двигался, глядя на начальника с каким-то насмешливым вызовом. — А тебя что, не касается? А ну, пошевеливайся! — крикнул тот отходя.

— Боюсь, тесно нам будет пошевеливаться, когда корж обвалится… — буркнул Прошин, но взялся за лопату.

Тиц все еще продолжал с угрюмым видом водить световым кружком своего фонаря по потолку выработки, когда в нее вкатил пустую вагонку откатчик Зеленка. Он тоже, конечно, посмотрел вверх и, пораженный, замер на месте со своим коппелем. Зеленка только теперь узнал о корже, и на добродушном лице белоруса округлились широко открытые глаза и полуоткрытый от неожиданности рот.

— Чего уставился? Проезжай! — сердито закричал на него Артеев, которому откатчик загородил выход из штрека.

Однако Зеленка продолжал топтаться на месте, испуганно и часто моргая своими чуть навыкате глазами:

— Так там же он яке высить, гражданин начальник!

— Проезжай! — уже свирепо рявкнул тот. — «Высить!» На фронте, над бойцами не то еще «высить», да оборону держат! — Это было сказано, несомненно, не столько для этого откатчика, деревенски простоватого вида, сколько для остальных работяг, угрюмо нагружающих коппель при свете карбидки. Артеев был мастером демагогической фразы. Даже еще не высказанные претензии заключенных работяг он пресекал такими вот словами о фронте, на котором, мол, еще хуже, чем здесь. Попробуй, возрази, когда «Каждый грамм нашего металла, — гласил плакат, расклеенный здесь повсюду, — пуля в сердце врага!».

Испуганный начальственным окриком, пожалуй, сильнее, чем нависшим над головой коржом, откатчик покатил свою вагонку под погрузку. Вслед за ним в забой вошел человек с тусклой аккумуляторной «конкордией» в руке.

— Здравствуйте, гражданин начальник! — сказал он с легким кавказским акцентом.

При первом взгляде на Арутюнова его нельзя было принять за здешнего заключенного. Вместо ватника на нем была надета овчинная безрукавка, вместо идиотского вида «ежовки» — меховая шапка, ноги обуты в крепкие кирзовые сапоги. Но самым главным признаком привилегированного положения у руководителя стахановской бригады были борода и усы, притом не совсем обычного фасона. Бородку Арутюнов подстригал в виде длинного клина, а усы носил стрелками. Вряд ли, однако, он знал, что в сочетании с его крючковатым носом, задумчивыми внимательными глазами и неизбежной копотью на лице они придают ему мефистофельский вид. Сходство с гётевским персонажем усиливалось еще более на фоне подземных выработок, особенно при свете факелов. Впрочем, когда бригадир начинал говорить и двигаться, оно почти пропадало из-за его кавказского выговора и несколько суетливых движений.

— Ну, чего стал? — насмешливо спросил Артеев, заметив, что Арутюнов стоит у входа и всматривается в темный потолок. — Не бойся, он еще висит…

Даже не верящий ни в Бога, ни в черта, начальник избегал называть опасность под землей своим именем. Несколько секунд он еще поводил кружком света по потолку, потом тем же кружком ткнул в лицо бригадиру, всматриваясь, какое впечатление произвела на того зависшая кровля. Заметив смущение, сказал вполголоса, уже выходя из забоя:

— Не вздумай показать перед работягами, что дрейфишь! Теперь ты горняк, а не спекулянт мануфактурой! Отбойку надо вывезти как можно скорее! Пообещай мужикам двойной паек… Словом, сам понимаешь…

— Понимаю, гражданин начальник! — сказал Арутюнов и засеменил внутрь разработки, хотя и чувствовал, что ноги сами выворачиваются в коленях, чтобы уже размашисто, перепрыгивая через камни, понести его назад. Но делать этого было нельзя, положение обязывает.

Начальник участка и маркшейдер шагали по штреку рядом, оба в состоянии крайнего раздражения и озабоченности.

— Около часу дня, — сказал, о чем-то думая, Тиц, — на верхнем горизонте отпал. Они там новую штольню проходят…

— Ну и что? — спросил Артеев.

— То, что от головного забоя этой штольни до нашей Девятой по восходящей рукой подать! Стряхнут они в нее кровлю, чего доброго… Может, попросить начальника первого участка, чтоб отложил отпал часа на два, пока мы из девятой отбойку вывезем?

Артеев некоторое время обдумывал предложение маркшейдера, потом сказал:

— Ни черта не выйдет! У них тоже план, а Селезнев на меня еще и зол. Я ему вчера удаление пустой породы через наш гезенк не разрешил…

— Но попытаться-то можно!

— Нельзя! Вы что, хотите на весь рудник раззвонить, что мы знали о корже в Девятой?

Знали! В прошедшем времени! Это значит на «случай чего»… Да, в последовательности и верности себе этому молодому прохиндею с красной книжкой в кармане не откажешь… Старый горняк вздохнул, но сделал еще одну попытку уговорить начальника предотвратить беду:

— Мы не имеем права об этом не знать! Вы сами прекрасно понимаете, что в случае обрушения кровли с катастрофическими последствиями это для нас не оправдание, а обвинение… Давайте хоть выведем рабочих из забоя на время отпала на первом участке!