Любовь во время карантина - [2]

Топая по потертому паркету, она отправилась искать Хиху. По пути заглянула в комнату больше спальни, занятую позднесоветской стенкой, двумя вешалками с одеждой, швейной машинкой и коробками. На стенах вились цветы старых обоев. Кое-где в местах обрыва торчали печатные советские буквы. Ниндзя нашла Хиху на кухне. Та готовила яичницу на одной сковороде, на соседней тушила вешенки. Кухонная мебель оказалась сиреневая и оранжевая. Даже подоконник выкрашен в ярко-апельсиновый. Из-за высоких потолков шкафы и серванты тут были необыкновенно высоки и изъеты частыми, как норы, шкафчиками. Хиха, круглая и мягкая, уткнулась Ниндзе в жесткое плечо и поцеловала в цветочную шею. Ниндзя удивилась, потому что так делают через месяца три, может даже год совместной жизни, а не после one night stand. Хиха спросила, как Ниндзя любит глазунью, смотрящую или отвернувшуюся. Ниндзя ответила, что отвернувшуюся, и сама спросила, за городом ли они. Хиха рассказала, что до центра Москвы 25 минут на машине, просто это такой сохранившийся район малоэтажной сталинской архитектуры. Ниндзя удивилась.

Она приехала из моногорода с моностилем – панельными многоэтажками – и очень поэтому ценила исторический центр Москвы, снимала комнату в трешке на Чистых прудах с чистым и аккуратным ремонтом, который называли евро. Думала, что какая-то прежняя историческая малоэтажность только в центре, оказалось, что нет и что она совсем не знает города. Хиха, разливая кофе (она пила со сгущенкой, а Ниндзя просто черный), дорассказала, что здесь рядом огромные ассенизаторские бассейны, от которых ветер приносит запах, но не часто. За закрытыми окнами вообще не слышно. Ниндзя не унюхала ни сейчас, ни когда выходила на балкон. Зато девелоперы и власть не лезут сюда ковшиками и не трогают. И здесь будто не Москва, а иногда даже не Россия, а такое безвременье. Зато Хиха гордилась, ей удалось очень дешево снимать усадьбу-двушку. Кухонные стены и мебель она перекрасила, а обои и лепнина в комнатах были так невероятны, что их оставила как есть. Разноцветную плитку в ванной и туалете она выкладывала сама, первым делом, как въехала. Такие яйца яркости, сказала Хиха. А витражное окно между туалетом и кухней тут с самого строительства дома. Хиха разогрела хлеб в духовке с потертым сыром, нарезала помидор и огурцов. Ниндзя завтракала обычно бананом и йогуртом с гранолой, а столько вот всего она не съедала и на ужин. Но сейчас всё поглощала хорошо и жадно. Они сидели, разговаривали, пили кофе, говорила почти всегда Хиха, Ниндзя слушала ее, и чуть думала про дедлайны, и что надо ехать домой, к работе. Но Хиха затягивала ее вместе со своей усадьбой посреди канализационных вод.

Ниндзя помыла посуду, Хиха вытерла, потом они валялись на солнце в кровати, долго не хотелось вставать. Дальше наконец оделись, сходили выбросили мусор и отправились гулять по району. На главной своей улице – он почти американская субурбия – у двухполосной дороги боками были зеленые газоны с дорожками и с двухэтажными особняками. Хиха ходила смешно, немного пингвиненком, переваливаясь, в огромном, выше ее, ярко-оранжевом пальто. Рассказала, что купила в секонде в Будапеште. Ниндзя была одета как ниндзя. В свой черный костюм и черную куртку. Хиха показала старую почту с сохранившейся надписью, дом культуры с колоннами-готами, Ленина. Ниндзя была равнодушна к советскому, не ощущала его как часть ценной старины, но уже радовалась всему, что не панельки.

Хиха вывела Ниндзю на воду. Солнце катало лучи по мутной поверхности. На водосбросном канале рыбачили люди. Было неправдоподобно красиво и зелено. Ниндзя нервничала, происходила какая-то сказка. Москва-Немосква, Америка-Неамерика, Россия-Нероссия. Погуляли, Ниндзя вспомнила, что надо ехать. Всё у нее с собой, сейчас прямо можно вызвать машину. Ниндзя попыталась вообразить уют экрана своего макбука, свои ладони, удобно расположившиеся на клавиатуре. Но уютность Хихиного тела явно одолевала макбуковую. Хиха сказала, что они прогулялись бы еще больше и дальше, но она уже подустала. Предложила купить продуктов, придумала испечь рулет из индейки. Натянув маски, Ниндзя черную, Хиха оранжево-зеленую, они зашли в «Пятерочку», поселившуюся в одной из старых каменных построек. На потолке там тоже выпирала лепнина и даже краснела роспись с пионерами. Ниндзя никогда не была в таких «Пятерочках».

Она обычно много молчала и говорила тихо, как ниндзя. Сейчас, нарезая овощи, рассказывая Хихе про свое панельное детство, переезд, учебу, работы, учебу за границей, путешествия, новую карьеру, глядя, как Хиха мешает фарш индейки с мукой, яйцом и молоком, раскатывает его на доске, рассказывает про свое пятиэтажное детство, переезд, работы, учебы, путешествия, работу, снова учебу, искусство, снова работу, Ниндзя почуяла, что никуда не поедет сегодня, возможно даже и завтра. А дедлайн не так смертелен, не поспит она пару ночей. Хихе на работу не нужно, ее фирма не пережила еще первую волну, и Хиха перебивалась чем-то временным, чего сейчас не было.

После еды Хиха устала еще больше. Сказала, что у нее как-то разнылось тело и тошнит, хоть еда и не была жирная. Я, что ли, коронована теперь вирусом, спросила Хиха не Ниндзю даже, а окно. Да ладно, ты все время в маске, сказала Ниндзя, хотя знала, что и она, и Хиха – в этом жизнеспасительном маскараде, а вот многие в транспорте – нет, и в магазинах – нет. Ниндзя мысленно предположила, что вряд ли. Ей обычно везло с работой, со съемными квартирами и соседями, со скидками на гаджеты и простую дорогую черную одежду. Не могло быть, что в первый день ее такой серьезной, первой же за много лет влюбленности человек, который сделался ей необходим, вдруг заболел смертельным и глобальным вирусом.