Любовь в отсутствие любви - [16]

— Мне не интересно, что ты ел. Где Ричелдис?

— Дома, наверно.

— Она обещала прийти.

— А разве она собиралась?

— Черт, ну почему ты никогда не слушаешь? Я никогда не ошибаюсь. Ну почему все вечно говорят одно, а делают другое, совсем как мистер Багли.

— Брэндон.

— Багли.

— Твоего педикюрщика зовут Брендон.

— Тогда Бэмптон. Плевать, как его зовут. Он сказал, что придет во вторник, а потом, видите ли, оказалось, что вторник превратился в понедельник и что я должна была его ждать именно в понедельник.

— Может, мы перепутали день?

— Не делай из меня идиотку. Я еще не окончательно выжила из ума. И зачем, скажите на милость, назначать время, если все равно не придешь? Договариваться о чем-то, если не собираешься ничего делать? Кстати, у меня кончаются носовые платки. Ты слышал эту пьесу?

— Нет, я заснул.

— По радио.

Казалось, разговаривают двое глухих.

— Этим молокососам позволили пролезть на Би-би-си. А мы, выросшие на хороших постановках, вынуждены целыми днями терпеть это бесконечное обсасывание постельных утех. Возьми себе виски.

Он сделал большой глоток из горлышка бутылки, стоявшей у изголовья.

— Пойду поставлю чайник.

Идти было недалеко, от кухни Бартла отделяла его собственная, донельзя запущенная комната. Он поставил на поднос электрический чайник, коробочку с чайными пакетиками и замызганный пакет молока. Иногда они пили чай внизу в столовой, но в последнее время чаще устраивались в комнате Мадж, глядя из окна на верхушки деревьев, торчащие за пустырем, и скрашивая беседу изрядными порциями виски.

— Может, сходим купить вам носовых платков? — крикнул он в дверь.

Чайник сердито зашипел.

— Не может, потому что должна прийти Ричелдис, да и нога у меня побаливает, а все из-за этого мистера… Нет, я ничего не имею против этих бедных французиков, Эрик всегда был к ним так добр.

Эриком звали мужа Мадж. Услышав его имя, Бартл перестал прислушиваться. Мадж вполне может поговорить и сама с собой. Ее дальнейшие излияния занимали его не больше, чем бульканье кипящей воды.

Войдя к Мадж в комнату и аккуратно поставив поднос на тумбочку, он сказал:

— Я тут читал переписку Литлтона с Харт-Дэвисом. Потрясающе.

— Понаписали всякого о королевской семье… Можно подумать, читателям интересно, как часто принцесса меняет свои наряды. В конце концов, это ее личное дело. Я же не верещу на каждом шагу, как Ричелдис однажды напялила ту дурацкую шляпку, которая шла ей как корове седло. Она собиралась в… хотя нет… Ты этого наверняка не помнишь…

— Когда это было? — Его задело, что Мадж проигнорировала его слова о книге. Обычно она часами могла рассказывать о том, как однажды ей довелось сидеть рядом с сэром Рупертом Харт-Дэвисом на заседании в Лондонской библиотеке и какой он душка.

— Бурн и Холлингворт… — продолжала втолковывать она, словно Бартл был недоумком. — Она пошла к «Бурну и Холлингворту» купить себе шляпку, когда выяснилось, что Тэтти Корэм выходит замуж. За старого профессора… вылетело имя из головы… Неважно, понимаешь, это знакомство было нелепым. Вспомнила! Эллисон… Профессор Эллисон. Конечно, мужчина и женщина должны быть симпатичны друг другу, но опускаться до сомнительных подробностей, которые так любят смаковать эти юные дарования… Дичь какая-то! По моему глубокому убеждению, постель вообще уродует дружбу мужчины и женщины. Вот я дружила в основном с мужчинами, но мне и в голову не приходило переспать со стариной Джонатаном Кейпом… бр-р… ты меня понимаешь… или другим издателем…

— Рупертом Харт-Дэвисом, — вставил Бартл.

— Бедняжке принцессе Уэльской тоже, наверно, приходится несладко: то взывают к ее чувству долга и требуют родить наследника престола, то этот чертов журнал «Private Eye» и другие издания перемывают ей косточки, изображая лицемерное сочувствие несложившейся личной жизни… Не понимаю, с чего все такие сексуально озабоченные. В лучшем случае, это может интересовать демографов — рождаемость, смертность и все такое, но никак не журналистов.

Мадж сидела очень прямо, будто выступала на трибуне. Говорила быстро, с каким-то отчаянием, словно боясь, что повиснет тишина и хаос опять завладеет ее сознанием. Ей было все равно, о чем говорить, главное — говорить.

И все-таки она все еще была очень хороша. Копна седых волос кокетливо собрана на макушке. Из-под очков сверкают живые темные блестящие глаза.

— Пейте чай, а то остынет.

— Благодарю, — искренне произнесла она. — Ты так добр ко мне.

— Пустяки.

— Смотреть совершенно нечего… Сплошной секс.

— Вы про телевизор?

— Такое впечатление, что ты меня не слушаешь…

— Про радио?

— Ну при чем тут радио?! Радио… Меня окружали ярчайшие личности. Эрик водил с ними дружбу, хотя многие из них были коммунистами. Мы много раз встречались с де Голлем.

— Он-то уж точно вряд ли мог похвастаться победами на фронте любовных утех, — философски заметил Бартл.

— Чай некрепкий. Ты положил сахар?

— Две чайные ложки с горкой. И размешал.

— Капни немного виски, чтоб было вкуснее.

Бартл повиновался. Немного подумав, налил себе тоже.

Сочетание чая и виски подействовало благотворно. По телу разлилось тепло. Мир, который полчаса назад коробил своей грубостью и жестокостью, показался вполне благостным и уютным. Мадж щебетала. Ее монологи напоминали симфонию. Темы переплетались, хотя и редко были связаны друг с другом: принцесса Уэльская, нынешние сексуальные нравы в представлении средств массовой информации, генерал де Голль в частности и французы в целом…