Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939 - [56]

*

Грехопадение вдруг возвращается на землю. Причем случайно. Или по божественному провидению, дело вкуса.

В парижской мастерской Тамары де Лемпицки ей позирует необычайно красивая женщина. В какой-то момент она устает позировать и просит разрешения взять яблоко с блюда на кухне. И вот модель, голая как есть, идет к яблоку, берет его и собирается откусить, но Тамара де Лемпицка кричит: «Стоп! Не двигайтесь! Вы выглядите точно как Ева. Теперь нам нужен только Адам». Художница вспоминает, что на перекрестке перед ее мастерской работает симпатичный французский регулировщик. Она выбегает в рабочем халате на улицу и уговаривает его, особенно напирая на красоту Евы, которую ему нужно обнять. Он идет с ней, раздевается, кладет пистолет на сложенную форму, обнимает Еву и позирует в течение двух часов. «Адам и Ева» — самая красивая картина Тамары де Лемпицки, холодная и теплая одновременно. А мы знаем: рядом с парой лежит заряженный пистолет. Это весьма современное грехопадение. За обнаженными фигурами первых любовников высятся небоскребы, которые, по словам художницы, «отбрасывают на божественное, райское мгновение свои зловещие тени и грозят поглотить его, хотя они и не могут совсем его уничтожить».

*

Поздним вечером 30 января Йозеф Геббельс записывает в дневнике: «Гитлер — рейхсканцлер. Как в сказке».

*

Поздним вечером 30 января Клаус Манн записывает в дневнике: «Гитлер — рейхсканцлер. Ужас. Не думал, что такое возможно. Страна неограниченных возможностей».

*

В конце января писатель и журналист Вольфганг Кёппен находится в Мюнхене, он сочиняет текст для кабаре «Перечница» Эрики Манн и Терезы Гизе. Он взялся за эту работу потому, что его возлюбленная, двадцатитрехлетняя актриса Сибилла Шлосс, стала частью труппы и попросила написать текст песни для кабаре. Он так долго страдал по ней, что воспринимает эту просьбу как проявление эротического интереса с ее стороны, и вот уже скоро текст готов — с подходящим названием «Комплексы». Текст довольно смешной. Основная тема — психоанализ, Фрейд и «сексапил». Накануне премьеры Кёппен понимает, что Сибилла Шлосс по-прежнему равнодушна к нему и приберегает свой сексапил для других, так что он несолоно хлебавши возвращается в Берлин. Пишет ей письмо, которое так и не отправит: «Когда я ушел от тебя и ждал перед театром трамвая, чтобы ехать на вокзал, момент был упущен. Я был опустошен, растерзан, я уже не страдал и ничего не чувствовал в этой тупой боли, я окаменел». Письмо, написанное в поезде по дороге в Берлин, заканчивается так: «Завтра я начинаю писать книгу». И Кёппен действительно напишет ее, в отличие от всех остальных книг, которые он анонсирует после войны. Ну ладно, «завтра» он эту книгу не начнет, но через год — да. Это будет душераздирающая книга о Сибилле Шлосс, о себе и упущенном моменте, которой он даст очень точное название «Несчастная любовь».

*

Художник Джордж Гросс после эмиграции поселился с женой в Нью-Йорке, в небольшой гостинице «Кембридж». Вечерами они иногда сомневаются в том, что было нужно сломя голову бежать в какую-то незнакомую страну. Жалованья доцента едва хватает на оплату гостиницы, они скучают по сыновьям, заказов на иллюстрации от американских газет пока не поступает. Но когда он в конце января получает письма от своих берлинских соседей, которые пишут, что полиция и СА искали его в пустой квартире и разгромили его мастерскую, он понимает, что они всё сделали совершенно верно: «Я втайне благодарил своего Бога за то, что он так заботливо защищал и направлял меня». Через несколько недель Джорджа Гросса официально лишат немецкого гражданства — и в этом случае он тоже первый, вскоре за ним последуют остальные 553 представителя общественной жизни, которым откажут в праве быть немцами.

*

Композитор-еврей Фридрих Холлендер, прославивший Марлен Дитрих своими песнями для «Голубого ангела», а теперь хозяин театра «Tingel-Tangel», прибывает с женой Хеди из Лондона на Анхальтский вокзал и поначалу не замечает в городе ничего особенного. Как всегда, он говорит таксисту «Улица Цицерона, 4», и тот начинает поездку. Когда они с женой подходят к дому, теща Холлендера выглядывает из окна и машет рукой. Но вот что странно: она мотает головой и показывает жестами, чтобы Холлендер с женой уходили, а потом закрывает окно. Муж с женой в растерянности стоят на улице, а теща спускается к ним. Втроем они идут в кафе на углу. «Они там, — говорит женщина. — Это гестапо, они всё перерыли, порвали книги, порезали картины. Сначала Либермана, потом Кольвиц. Открытки от Эльзы Ласкер-Шюлер со звездой Давида на твоей щеке». «И что же нам делать?» — спрашивает Холлендер. «Бегите! Немедленно!» — отвечает теща. Они останавливают такси и едут на станцию «Фридрих-Штрассе», им кажется, что это удобный вариант. Но на полпути им приходится остановиться — толпа молодых бойцов СА перекрыла дорогу. Душа Холлендера уходит в пятки. Хеди валит мужа на заднее сиденье, накрывает своим широким пальто, так что его не видно, и открывает окно, крутя ручку на двери. Она трясет своими светлыми локонами и выкрикивает: «Хайль, ребята!» И их пропускают. На вокзале они видят, что через восемь минут отходит ночной поезд в Париж. Они покупают два билета — спальный вагон, первый класс. Заходят в поезд. Проводник внимательно рассматривает их, сначала лица, потом билеты, потом паспорта. Показывает места, но паспорта оставляет себе. Поезд отъезжает. Они не понимают, что происходит. Почему проводник забрал паспорта? Чтобы сбросить напряжение, они заказывают бутылку мозельского рислинга и просят два бокала. Пьют вино. Ложатся прямо в пальто на полки, чтобы быть готовыми ко всему. В страхе и растерянности. Но в какой-то момент они засыпают под мерный стук колес в темноте. Разбуженные утренним солнцем, они осторожно отодвигают занавески и видят французские названия, «Dames», «Liege», и не верят своему счастью — они за границей. А на подъезде к Парижу проводник возвращает им паспорта и поясняет, что всё делается для удобства пассажиров. Чтобы не будить их ночью на границе. «A-а, ну да, конечно», — отвечает Фридрих Холлендер, он пытается скрыть свое облегчение за небрежностью. На Северном вокзале они выходят из поезда. Растерянно слушают французскую речь, звуки подъезжающих поездов. У них всё получилось. Потом едут в гостиницу «Ansonia», «ночлежку категории люкс с хрустальными люстрами и пыльными ковровыми дорожками в коридорах, пристанище изгнанников». На лестнице Холлендеры сталкиваются с Билли Вильдером и Хеллой Хартунг. Вильдер говорит, что живет тут на третьем этаже, он спрятал деньги в подкладку костюма и собирается потратить их в лучших ресторанах Парижа — рассказывает он Фридриху Холлендеру, «как будто в уверенности, что новые деньги могут прийти, только когда ушли старые». На пятом этаже «Ансонии» Фридрих Холлендер встречает актера Петера Лорре с женой Цилли, напротив него самого живет композитор Франц Ваксман с подругой Алисой. В этом номере явно царит подавленное настроение. «Как бы то ни было, — пишет Фридрих Холлендер, — барометр настроения всей колонии непрерывно колебался между юмором спасшихся бегством и появившейся уже здесь нервозностью». А когда настроение у парижских беженцев совсем на нуле, когда в однообразии и бесперспективности теряются последние остатки юмора, тогда, пишет Холлендер в присущей ему манере, можно сходить к рыжей проститутке на Монпарнас, на Авеню-де-Ваграм: «У нее есть специальный тариф для эмигрантов. Можно лежать там всю ночь и рассказывать о Байройтер-Штрассе или о маленьком озере в Груневальде».