Любовь студента, или По всем правилам осадного искусства - [5]

– А у меня в мозгу пишущая машинка долбила, как дятел…

10

Через час студент сидел в читальном зале, на излюбленном месте возле фикуса, рядом прогнувшимися под тяжестью Брокгауза и Эфрона полками.

Когда надоедала обязательная литература, он брал с полки наугад том словаря, открывал и смотрел иллюстрации – особенно нравились солидные, в полный лист, спрятанные под полупрозрачной бумагой.

Страсть к разглядыванию картинок жила в нем с детства.

Однажды, играя в прятки, он забрался в полупустой бабкин сундук и там, среди рваных шалей и клубков ниток, уперся коленом во что-то шершавое и твердое. Подняв тяжелую крышку сундука головой, вытащил на белый свет огромную книгу, которая оказалась подшивкой «Огонька» за послевоенные годы: улыбающиеся пионеры в нелепых панамках, сизоватые осетры, обставленные банками с икрой, серьезные люди в кителях с планками наград, яростные карикатуры на разжиревших империалистов, добрые, сильные негры, разрывающие бесконечные цепи…

Студент в который раз придвинул к себе роман, долго изучал черную с алым обложку.

Какой-то аляповатый цветок – то ли роза, то ли гвоздика… Нет, дальше тянуть не имеет смысла: проработал, выписал, что надо, – и вон из головы… Обращать внимание только на глаголы… А название – чего стоит одно название! Явно содрано у Фолкнера…

Студент открыл вторую часть – какая разница, откуда начинать…

Положил сбоку тетрадь и ручку.

Бегло прочитал один абзац, второй, делая пометки в тетради, перевернул очередную страницу – и вдруг вернулся назад.

Как же сразу не заметил?..

Осторожно, боясь ошибиться, читал каждую строчку.

Сползающие на кончик носа очки… Жест безымянного пальца – наманикюренный ноготь похож на шелуху от семечек… Прямая челка и глаза, всегда смотрящие чуть в сторону, черные, без дна, почти не отражающие свет…

Студент еще несколько раз прочитал эту страницу.

Значит, получается, что у нее черные глаза… А может, и не черные… Ведь у него написано: поправляет очки безымянным пальцем, когда точно запомнилось – указательным…

Потом еще в нескольких местах отыскал знакомые детали.

Роман-то сделан крепко: передача настроения, оттенки в манере импрессионизма, хотя в каждой фразе энергичное начало и вялый, скомканный, обрубленный конец – оттого ли, что фраза чересчур длинна и автор путается в ней, или у его таланта короткое дыхание, и вместо нескольких простых, но сильных предложений он вымучивает недоношенного гиганта, оставаясь рабом своей манеры, ошибочно выбранной когда-то в начале пути…

Студент сдал книгу, вышел в коридор, прочитал зачем-то все заметки на стенде и, убедившись, что трезвость – норма жизни, спустился в раздевалку.

Это будет полезно для дипломной – сверить прототип с персонажем… Гляну украдкой – она и не заметит… Наверное, учится курсе на втором или третьем, а может, и на первом, если сразу не поступила… Ерунда, такие девочки поступают с первого захода… Андрюха узнает – возгордится: все идет по его плану…

Выйдя из библиотеки, студент пешком потащился к старому зданию биофака.

Остальные факультеты давно перебрались на ту сторону реки, и лишь для биофака никак не находилось места.

На биофаке за все время учебы в университете он побывал лишь однажды.

Там был какой-то всеобщий митинг, посвященный защите природы. Их группу пригнали туда в полном составе во главе со взволнованной Людочкой Бякиной – неизменным комсоргом – и она, замерев под огромной лосиной головой, – на эти обширные рога так и подмывало что-нибудь повесить – проверяла наличие и отсутствие, ставя жирные галочки в мятом листке…

Из этого бурного события запомнился лишь полный зал – даже в дверях толпились – и высокие шкафы вдоль стен, с банками и цилиндрами, в которых заспиртованные кверху хвостами рыбы внимательно слушали ораторов.

Над президиумом нависали пыльные мудрые пальмы, убегающие к потолку из крашеных широких кадок…

Студент вышел к биофаку со стороны набережной.

Двухэтажное здание с облупленными до грязных кирпичей стенами торчало чуть позади высотной гостиницы. Между ними была лишь узкая дорога, закрытая с обеих сторон железными барьерами, да стеклянный павильон под единственным тополем.

С детства знакомые места… Раньше в павильоне каждое лето продавали эклеры, фруктовое мороженое и дорогие соки – то манго, то апельсиновый, то агава… Когда шли оравой купаться, всегда заглядывали в сводчатые окна, за которыми, по самым верным слухам, дни и ночи без перерыва резали собак и кошек. Но, встав на цыпочки, ободрав локти сухой акацией, видели только горшки с кактусами, аквариумы с позеленевшими стенками да мелькание белых, как в больнице, халатов…

Не доходя до закрытого деревянными щитами павильона, студент остановился возле телефонной будки.

Отсюда хорошо просматривалось низкое каменное крыльцо с чугунной решеткой. Кое-где фрагменты черных узоров были выломаны, и в бреши пестрел снег, утоптанный и почти исчезающий у самых дверей.

Бледная тень гостиницы лежала на крыльце и на большей части фасада, и когда открывалась под козырьком дверь, в вестибюле биофака вспыхивали из-за голов входящих и выходящих лампы дневного света.

Студент зашел в телефонную будку, постоял, вышел.