Любовь, страсть, ненависть - [10]

Агата Гинзберг провела последние годы своей юности, укрываясь в подвале дома на Монпарнасе. Дом принадлежал Габриэль Прентан, также владевшей клубом «Элефан Роз», вход в который был расположен рядом. Это было излюбленное место отдыха немецких офицеров и проституток.

Габриэль жила с дедом, матерью и восемнадцатилетним братом-инвалидом Жильбером. Совершенно случайно в тот самый вечер, когда гестапо пришло арестовывать семью евреев Гинзберг, Агата была у Прентанов и читала Жильберу. Когда они увидели, что происходит на другой стороне улицы, то спрятали Агату у себя в подвале. Сквозь кружева занавесок Габриэль видела, как семью Агаты затолкали в кузов грузовика. Там были три маленькие девочки, не старше двенадцати лет, два мальчика – пятнадцати и шестнадцати, и отец с матерью. Казалось, что комендант забыл, что еврейская семья, которую он должен был забрать, чтобы потом отправить в концлагерь, должна состоять из восьми человек. Он устал. Это была четырнадцатая семья, которую они «брали» этой ночью. Он знал, что тут должно быть несколько детей, и так оно и было. Выполнив свой план па ночь, он мог теперь пойти и хорошо провести время.

Грузовик отвез Гинзбергов вместе с другими еврейскими семьями во временный лагерь около Парижа. Там они присоединились к нескольким сотням других и вскоре были отправлены поездом в Бухенвальд. Больше о них никто никогда не слышал.

Прячась в подвале семьи Прентан, восемнадцатилетняя Агата постепенно привыкала жить среди пауков и тараканов; среди покрытых плесенью зловонных канализационных труб; среди крыс и мышей, испытывая невыразимый ужас, который рождало ее богатое воображение. Ей дали запас свечей, сказав при этом, чтобы она бережно их расходовала. Еду Габриэль приносила в основном по утрам, когда неуверенные шаги последних пьяных немцев затихали на вымощенных булыжником мостовых. Только тогда Агата позволяла себе зажечь свечу, перекусить и провести несколько драгоценных часов за чтением в глубине своей «могилы». Изредка, принеся еду, Габриэль торопливо рассказывала ей последние военные новости, плохие или хорошие, и порой спрашивала, как она себя тут чувствует. Габриэль безумно боялась долго разговаривать с Агатой. Она верила, что стоны и даже пол имеют уши, и поэтому сводила беседу до минимума. Агата могла помыться только раз в неделю, когда Габриэль посылала ей вниз таз теплой воды, и вскоре одежда на ее щупленьком теле превратилась в грязные тряпки. Еще никогда ее голова не чесалась так сильно, что она не могла остановиться. Она ловила вшей у себя под волосами и с треском давила их ногтями, как орехи.

По мере того, как день стал превращаться в бесконечную ночь, мозг Агаты погрузился в свой собственный мир. За исключением того времени, когда горели свечи, в подвале царила темнота, было ужасно холодно и сыро; пожалуй, единственным ее утешением были книги.

И если ее тело страдало от недостатка еды, то мозг не страдал. Дедушка Габриэль был продавцом книг, он специализировался на редких книгах, и подвал был буквально забит томами в кожаных переплетах. Здесь были Бальзак, Мольер, Расин и Виктор Гюго; поэмы Байрона, Шелли, Вольтера, Бодлера и Роберта Браунинга; развлекательные приключенческие истории Александра Дюма и Райдера Хаггарда – все они были сложены в высокие стопки в сыром подвале. Пусть они лучше будут покрыты плесенью, говорил дедушка, чем попадут в руки немцев. В бесконечные ночи, проведенные в одиночестве, Агата прочитала сотни книг, молясь, чтобы кончилась оккупация.

Агата занималась балетом с детства, и ее мечтой было стать примой. Чтобы не сойти с ума, она часто танцевала в темноте, неистово кружась и изгибаясь, тихо напевая музыку из «Лебединого озера» и «Жизели». Она думала о той славе, которой она добьется, когда вырвется из этого плена. Она не могла сосчитать дни, которые остались до ее освобождения, потому что не знала, когда оно наступит. Она стала своего рода заключенным, преступником, которому вынесен пожизненный приговор.

Габриэль отдала Агате свои четки и распятие, когда первый раз спустилась в подвал. Несмотря на то, что Агата была еврейкой, она находила утешение в этих янтарных бусинках, постоянно гладя их и молясь о своем освобождении. Иногда она царапала Габриэль жалостливые записки, например: «Сколько же еще продлится война?» Ответ был всегда один и тот же: «Надеюсь, недолго, детка. Ведь мы все молимся, чтобы она побыстрее закончилась».

Каждую ночь Агата слышала хриплый смех немецких и итальянских офицеров, которые приходили в расположенный по соседству ночной клуб, визгливые, пронзительные крики юных проституток и хриплый голос певшей им Габриэль. Среди крыс и тараканов, которые сновали у нее под ногами, трясясь всем телом от холода, она постепенно начинала понимать истинный смысл слова «ненависть».

Однажды рано утром, еще до открытия клуба, в дом ворвалось гестапо, что провести обычный обыск. Пока Габриэль и ее семья отвечали на вопросы, две немецкие овчарки обнюхивали спальню, прихожую и кухню. Агата услышала стук сапог, громыхающих у нее над головой, и словно застыла. Вход в подвал был накрыт металлическим листом, вделанным в пол посудомойки, а сверху замаскирован потрескавшимся линолеумом. Находясь здесь, под ними, в кромешной темноте, Агата дрожала на свой грязной постели, но ее не обнаружили, потому что собаки больше интересовались аппетитно пахнущим мясом в кладовой и радостно лаяли.