Любовь рождается зимой - [17]

Мы сидели в тишине, невольные приятели, словно три незнакомца, пережидающие под навесом крыльца проливной дождь.

Я вспомнила сон из своего детства: в ночь перед каким-нибудь радостным событием, поездкой на отдых или днем рождения мне снилось, что я случайно все проспала. Во сне я была уверена, что все пропустила – что то событие, которого я так ждала, прошло без меня.

Мы с Брайаном встречались восемнадцать месяцев к тому моменту, когда его родители захотели со мной познакомиться. Я была не против. Мне было тридцать четыре, и у меня была стабильная медицинская практика с несколькими партнерами-врачами. Мне не было дела до того, соответствую ли я их ожиданиям. Я устала от этого, еще когда только начинала неловко резать трупы в медицинском колледже. Каждый день я соприкасаюсь с жизнью и смертью, но не на примере немощных пенсионеров, жалующихся на боли в сердце и хрупкость в костях, а на примере детей, которые никогда не виноваты в том, что с ними происходит. С самого начала я хотела быть педиатром.

Бесконечная вереница детей прошла через мою приемную, где сидит секретарша Лорен, рыжая южанка с безупречной кожей. Я объясняю родителям причину болезни, предстоящую процедуру и риски, с ней связанные, – именно в таком порядке. Родители никогда не плачут поодиночке, но пары часто пускают слезу, даже если прогноз положителен. Пока они успокаивают друг друга, я часто думаю о маленькой крутящейся головке в приемной, занятой книгой о кораблях, или растением в кадке, или уставившейся на Лорен, не подозревая о долгой и зачастую тяжелой дороге, уготованной им некой вселенской силой.

Детям не стоит видеть своих родителей расстроенными, и я иногда разрешаю им отправиться вместе с Лорен за мороженым.

Несколько лет назад родители Брайана купили летний дом в Хэмптон-Бэйс. Мне лично не нравится Лонг-Айленд. Здесь слишком тесно, и люди ищут спасения в излишествах. Смысл жизни вращается вокруг собственности и роскоши – как это было когда-то для англичан четыреста лет назад. Против этого и протестовали мои родители в шестидесятых. Либо Америка сильно изменилась за последнее десятилетие, либо излишнее образование превратило меня в циника. Слишком многие превозносят «Хаммеры» и другую облагороженную технику с полей, в то время как проводят жизнь, даже не представляя, как работают их органы. Мы молимся Господу оградить нас от болезней, а сами осознанно накачиваем свое тело токсинами.

К Хэмптону я тоже не пылаю особой любовью. За те годы, что я сюда приезжала, здешние места превратились в полицейское государство – и полиции здесь прекрасно платят за охрану поместий нескольких доморощенных аристократов.

Возможно, мои взгляды не покажутся вам такой крайностью, если я скажу, что мои родители родом из штата Орегон. Я выросла, гуляя по подернутым дымкой полям и рисуя коров. Моя мать вязала одежду, а отец построил мой первый и единственный кукольный дом в своей мастерской. Мой городок всегда был на стороне демократов и получил известность как приют для лесбиянок – представьте себе кофейни и мебельные магазины, которыми заправляют татуированные женщины, пекущие друг для друга перевернутые пироги.

Они навестили меня вдвоем один-единственный раз. Моя мать чувствует себя покинутой мной, ее единственным ребенком. Но с другой стороны, она всегда была странной – умудряясь казаться чужой и холодной в самые важные минуты. В старших классах я отписывала это на менопаузу, но теперь я думаю, что корни таятся в ее детстве. Мой отец никогда не критиковал ее – он лишь потирал подбородок или поглаживал ей руку. Он провел жизнь, потирая что-то, как Аладдин.

Мои родители, конечно, не оценили Хэмптон, приехав летом незадолго до моей встречи с Брайаном. Особенно мой отец, которого очень рассердило, когда нас остановили на въезде на пляж и попросили заплатить за парковку у океана. Отец высказал служащему, которому не было и двадцати, что магистратура города Саутхемптон ничем не лучше мафии. Но затем люди позади нас стали сигналить. За ужином в забегаловке, где подавали раков, вблизи от причала для рыболовных лодок, мой отец заявил, что было бы лучше, если бы британцы победили. Моя мать возразила, что если бы британцы сохранили свои колонии, единственным отличием были бы плохие зубы у нас всех. Официантка услышала это и рассмеялась. Она принесла отцу бесплатное пиво и попросила не вешать нос.

На обратной дороге в город отец выглядел необычно грустным. Мне кажется, он сильно переживал из-за чего-то, чем он не мог поделиться с матерью. Я жалею, что не спросила его о причине. В прошлом году он умер.

После этой длительной поездки магия жизни преуспевающих ньюйоркцев перестала на меня действовать, и я по-новому оценила город за его достоинства – равнодушный, ритмичный пульс жизни и бесчисленные возможности для новых направлений в поиске себя.

Было приятно услышать от Алана и Дженнифер, родителей Брайана, что я была первой его девушкой, которую они пригласили в летний дом в Хэмптон-Бэйс. Но они моментально испортили дело, объяснив, что желали знакомиться только с теми девушками, с которыми у Брайана были самые серьезные намерения, словно менее серьезные для них не существовали. Алан и Дженнифер часто упоминали свой летний дом, оставляя сообщения на автоответчике Брайана, чем навели меня на мысль, что они выросли в бедности. На самом деле это было не так. Дженнифер выросла в семье двух агентов по недвижимости из Гарден-сити, работавших вместе. Алан был сыном еврейского портного с нижнего Истсайда, который умел экономить деньги и выведывать секреты, не отрываясь от снятия мерок длины шагового шва. Брайан рассказывал, что познания деда о личной жизни его клиентов помогли устроить Алана в частную школу, где евреев не жаловали. Когда отец Алана умер, немногие пережившие его клиенты на Парк-авеню вздохнули с облегчением.