Любовь принцессы - [28]

Воспитание не позволяло Джеймсу выказать хотя бы тень недоверия. Он просто тихо улыбался, глядя в глаза Дианы, зачарованно внимавшей пророчествам Мары. Несчастья, обрушившиеся на Диану, пробудили у нее интерес к спиритизму, в котором она стала находить душевный покой, а повышающаяся самооценка оттеснила внутреннее одиночество. Конечно, Джеймса ничто не вынуждало предаваться этим занятиям вместе с Дианой, и он мог бы спокойно взирать на нее с безопасного расстояния, однако в этом увлечении Дианы он не усмотрел ничего предосудительного. Он, наверное, не отдавал себе в этом отчета и был бы крайне возмущен, если бы кто-нибудь сказал ему об этом. Но при его чувствительности и растущем ощущении, что это судьба ведет его, он был и сам не прочь заглянуть в неведомый мир. Во всяком случае, он уже стоял на самом его пороге.

Хотя Джеймс сознавал, что в жизни каждого мужчины наступает момент, когда любовь для него становится реальностью, определяющей дальнейшие события, но все же испытывал какую-то неуверенность. Конечно, он понимал, что для расцвета любви требуется высвободить всю ее преобразующую силу, и, в общем, не противился ей и был бы даже рад ей подчиниться, но что-то в нем заставляло уклоняться от слишком бурных перемен. Он не знал, нужно ли и хочет ли он платить такую цену за свои чувства.

Не проще ли отказаться от головокружительных взлетов и непредсказуемых падений ради более приземленного, монотонного существования? Не лучше ли для всех изменить направление, сбавить скорость и продолжать жизнь пусть скучную, но спокойную? Конечно, он сознавал, что так было бы, вероятно, проще, но не мог обманывать себя, понимая, что, однажды испытав подобное чувство, отказаться от него можно, лишь умертвив какую-то часть самого себя.

Обуреваемый подобными мыслями, Джеймс отправился в Корнуэлл повидаться со своим отцом Джоном Хьюиттом. Прошло уже шесть месяцев с тех пор, как начался его роман с Дианой, и пока он еще никому об этом не рассказывал, однако тайна начинала его угнетать. А неумолчный тревожный гул в душе лишал его душевного здоровья и покоя.

Капитан Хьюитт жил в небольшой корнуэльской рыбачьей деревушке. Он жил тихо и скромно, так как женщина, которую он полюбил и ради которой оставил свою жену, приходилась ей невесткой. Если Джеймс и не одобрял их союза, то воспитание не позволяло ему проявлять свое неудовольствие. Своему отцу он желал счастья не меньше, чем матери, и если отец обрел его, то он, Джеймс, готов подавить свои чувства и принять все как есть.

Дом отца так и не стал ему родным. Однако ему нравилось бывать у отца, потому что Джеймс любил его и восхищался им.

Капитан морской пехоты Джон Хьюитт был высоким и привлекательным мужчиной. Всю свою жизнь он посвятил военной службе, точнее говоря, морскому флоту — он был адмиралом. У него было суровое, лишенное материнской любви и ласки детство, ибо, когда ему было семь, его мать умерла от рака. И все же, в рамках традиции, которыми определялось его воспитание, Джон Хьюитт унаследовал редкую способность ладить с людьми, что в системе армейских отношений подчеркивало его превосходные командирские качества.

У Джеймса с отцом сложились хорошие, хотя и несколько формальные отношения. Ему всегда было важно заслужить отцовскую похвалу. Зная, что отец ставит на первое место хорошие манеры, Джеймс добивался того, чтобы его манеры были безупречны. И все же Джеймс мог бы позволить себе несколько большее проявление теплых чувств к отцу.

Ребенком Джеймс, подражая отцовской вежливо холодноватой манере обращения, выработал ответную хрупкую, по-детски слабую форму поведения. Повзрослев, он стал сожалеть, что прятался за воздвигнутой им самим стеной бесчувствия. Он с большой нежностью вспоминал о том, как отец усадил его в седло чуть ли не раньше, чем он научился ходить, о его добром отношении. Один лишь неприятный эпизод ему хотелось навсегда стереть из памяти.

Это произошло, когда он учился в Сомерсете в школе Норвуд-Хаус. Отец приехал, чтобы отвезти его домой, и Джеймс, чувствовавший себя скованно, поскольку редко с ним виделся, так как тот по большей части бывал в плавании, всю дорогу до Девоншира не проронил ни слова. Впоследствии он часто думал, как это должно было огорчить отца, как больно должна была ранить его замкнутость сына.

Но это вышло невольно, само собой. Он любил отца, хотя и не мог проявить этого открыто, и изо всех сил старался ему угодить. Во время учебы в Миллфилде он отчаянно добивался славы отличного спортсмена. Его отец увлекался олимпийским пятиборьем, и Джеймс изо всех сил стремился не отстать от него. Он больше всего боялся в чем бы то ни было не оправдать отцовских ожиданий. Поскольку у него было позднее физическое развитие и почти до двадцати лет он отставал в росте от своих сверстников, трудно было рассчитывать на большие успехи в плавании и беге, что было причиной его горького разочарования. И неважно, что он был лучшим в верховой езде, прекрасным стрелком и фехтовальщиком. Неважно, что отец им гордился. Всего этого, как считал Джеймс, было недостаточно. Он оказался недостаточно хорош.