Любовь поры кровавых дождей - [171]

Я прекрасно видел, что он, стервец, нарочно меня раззадоривает. Некоторое время я просто не ходил к нему, постарался забыть дорогу к его землянке, но не выдержал характера. Жить во время войны в прифронтовом тылу, оказывается, еще тяжелее, чем на фронте, если, конечно, ты не трус; фронт — славное дело: мозги заняты тем, как бы перехитрить и одолеть врага, а в этом проклятом тылу всякая дурь в голову лезет!..

Однажды под вечер, когда заботы дня были уже позади, а проклятая тыловая тоска и одиночество совсем меня одолели, я попросил у командира зенитно-артиллерийского дивизиона, в оперативном подчинении которого находилась моя пулеметная рота, освобождения на несколько часов, а заодно и разрешения воспользоваться хозяйственной полуторкой, чтобы съездить на ней в соседний город.

Уже смеркалось, когда я браво вошел в землянку к старшему лейтенанту и в разговоре как бы между прочим сказал:

— Машина ждет нас. Если хочешь, давай съездим в город.

Он выпучил глаза от удивления: видно, не ожидал от меня такого. Потом не вытерпел и, глядя мне в лицо, ухмыльнулся, видимо подумал, что уже прибрал меня к рукам.

Мы въехали в типичный провинциальный городок, каких десятки и сотни в необъятной нашей России, районный центр, насчитывавший перед войной несколько десятков тысяч жителей. А когда началась война, там нашли прибежище многие эвакуированные из Ленинграда и прилегающих районов.

Здесь обосновался и Ленинградский театр оперетты. Его спектакли шли не то в местном театре, не то в районном Доме культуры, точно не помню.

…Мы лихо промчались по городу на грузовой машине и остановились перед гарнизонной баней.

Я удивился: какого черта, думаю, нам тут понадобилось?

Длинное каменное строение, в котором помещалась баня, соседствовало с двухэтажным деревянным домом. Мы поднялись по ветхой, с поломанными ступенями и шатающимися перилами лестнице на второй этаж и, пройдя по темным, узким коридорам, очутились перед обитой войлоком дверью.

Прокопенко, не постучавшись, открыл ее так уверенно, точно входил в собственную квартиру.

Я вошел вслед за ним.

В просторной комнате за письменным столом сидели, уткнувшись в какие-то бумаги, две женщины.

— Привет славному коллективу гвардейской бани в лице ее начальника и замначальника! — Прокопенко вытянулся, уставившись на женщин своими маленькими косящими глазками. Потом, делая вид, будто аккомпанирует себе на гитаре, замурлыкал: — «Моя пушинка, моя былинка, моя царица, царица грез…»

А я тем временем рассматривал обеих женщин.

Одна из них была крупная, сильная, могучая — как раз в моем вкусе. Толстая коса вокруг головы, похожая по форме на турецкую феску. На щеке — темная родинка. Вся ее внешность спокойной, красивой, здоровой женщины говорила о недюжинной внутренней силе и об уверенности в себе.

С минуту она молчала, с неудовольствием смотрела на Прокопенко, стоявшего перед ней в театральной позе, а потом пристыдила его, словно маленького:

— Довольно куражиться, как вам не надоели эти кривляния и дешевые опереточные приемы?

Прокопенко, хоть и не сразу прекратил серенаду, но явно сконфузился.

Его смущение не ускользнуло от меня.

— Что вы меня презираете, это известно. Но, может быть, хоть приятель мой придется вам по душе? Посмотрите только, какой богатырь: целую телку умнет за один присест!

— Ты скажи, дельный ли он человек, а есть всякий умеет! — отозвалась вторая. Это была женщина с невыразительным круглым лицом, с желтыми щербатыми зубами и хриплым голосом.

Дородная молодуха окинула меня внимательным взглядом, но ничего не сказала.

— Вот что, красавицы! — начал Прокопенко таким тоном, словно сообщал какую-то глубокую тайну. — Раз уж вы, дорогая Галина Федоровна, заговорили об оперетте, то мы с капитаном приглашаем вас на сегодняшний спектакль «Свадьба в Малиновке», а после представления пожалуем к вам в гости. Хлеб-соль наша, квартира ваша. Идет?

— Нет, — отрезала та, что с родинкой.

— Ни в коем случае! — подхватила круглолицая и не совсем естественно расхохоталась.

— А что, вы уже ангажированы? — ехидно спросил Прокопенко.

— Ну, давай отсюда, пока мы тебе не всыпали, слышишь! — прикрикнула на него первая.

— Ух, до чего же я не люблю, когда женщина грозится!

— А я терпеть не могу, когда мужчина наглеет и язык распускает.

— Свою ошибку я осознал, исправлюсь, заслужу одобрение. — Старший лейтенант скрестил на груди руки и прислонился спиной к стене.

— Скажи лучше, когда сделаешь кран, как обещал? — спросила круглолицая.

— Какой еще кран? — спросил я, чтобы хоть как-то подключиться к разговору.

Та, у которой были щербатые зубы, принялась мне объяснять. Кран, которым перекрывается вода, находится в мужском отделении; чтобы его закрыть или открыть, приходится входить к мужчинам в раздевалку. А среди мужчин есть такие обормоты-бесстыдники, а то и просто чурбаны, что не отвернуться, не отойдут от крана, даже глаз не опустят, — напротив, пялятся как дураки, разинув рот, и не совестно им выставляться на погляденье в чем мать родила.

— Вот мы и хотим, — заключила она, — чтоб вентиль перенесли из мужской раздевалки в коридор, чтобы не приходилось больше входить к ним… Этот артист Прокопенко никак не соберется дело сделать, обещал уже давно, да все завтраками кормит.