Любовь поры кровавых дождей - [115]

…Непередаваемо тяжелы первые минуты после боя, когда, пережив опасность, вдруг приходишь в себя и видишь обреченных на смерть своих друзей или их бездыханные тела…

В тот день многих боевых друзей предали мы мерзлой земле.

Скорбь и одновременно какая-то досада терзали душу. Одно дело понести урон в непосредственной схватке с врагом, другое — стать жертвой в глубоком тылу, в восьми десятках километров от передовой…

Все только о том и говорили, пока наконец Панов со свойственной ему логичностью не подвел черту:

— Вы вот говорите, обидно умереть в таком спокойном уголке! А забываете, что, пока фашистскую Германию на колени не поставим, спокойных уголков нет и не будет! Те, кого мы потеряли, погибли не зря, они спасли танковую бригаду! Теперь и мы, и эта бригада будем мстить вдвойне, и за себя, и за них, — и он указал на могильный холм у опушки леса.

И как бы в подтверждение его слов перед самыми сумерками к бронепоезду подъехала железнодорожная дрезина.

Вытянувшись в струнку, приветствовали мы сошедшего с дрезины командующего фронтом генерала армии К. А. Мерецкова и сопровождающих его генералов и офицеров. Командующий артиллерией фронта отозвал в сторону меня и комиссара и предложил представить к награде особо отличившихся.

Первым, как по уговору, мы назвали военврача Димитриева.

Член Военного совета тут же объявил приказ о награждении бойцов и командиров бронепоезда орденами и медалями. Первым он назвал дорогого Димитриева Димитрия Ивановича, посмертно удостоенного ордена Отечественной войны II степени. Награду вместе с коллективным письмом мы должны были отправить родным диктора…

Мне захотелось побыть одному, и я направился к маленькому холму, где всего несколько часов назад мы предали земле наших товарищей.

Долго стоял я в каком-то странном оцепенении перед свежей братской могилой, держа в руках красную коробочку, в которой лежал орден Димитриева.

Перед сном все бойцы собрались вместе, чтобы написать коллективное письмо родным и близким Димитриева, сообщить о его гибели и подбодрить, насколько возможно, хотя отлично знали, что самый дорогой ему человек, маленькая девочка с кудрявыми светлыми волосами, еще долго-долго не поймет истинного смысла случившегося…

Письмо писал Панов, и, надо сказать, хорошо написал.

Когда Панов закончил наше послание, воцарилась тишина.

— Эх, Черныш, Черныш, — напевно произнес Переяславцев, покачивая головой, — кто же растормошит тебя нынче, кто приласкает, нет больше нашего врача… Лежит он в сырой земле…

В словах дорожного мастера слышались слезы.

Были влажными и глаза Черныша.

— Ненавижу нытиков! — резко воскликнул Панов. Он вскочил со своего места, пнул коленом сидящего рядом Переяславцева, сверкнув на него глазами, и вышел, хлопнув дверью.

В ту ночь ни один из нас не сомкнул глаз. Только на рассвете мы чуточку вздремнули, и то, наверное, потому, что слишком уж утомились.

На рассвете нас разбудила какая-то возня.

Панов, обхватив Черныша, пытался стащить его с койки…

Черныш поначалу противился, но затем, словно что-то вспомнив, внезапно сдался. Долговязый Панов точно так же, как раньше это делал Димитриев, стащил его вниз по лестнице и понес к опушке…

— Это тебе заместо нашего доктора! — крикнул Панов и швырнул Черныша в снег.

Знакомую шутку наблюдал весь бронепоезд, но на этот раз ни один не улыбнулся, наоборот, все помрачнели еще больше.

И сам Черныш поднялся медленнее обычного. Он лениво стряхнул с себя снег и, вместо того чтобы начать ругаться, как он это обычно делал, опустив голову, медленной, раскачивающейся походкой направился к бронепоезду.

Когда он поднимался по лестнице, худой — кожа да кости, Переяславцев с непривычной для него быстротой подхватил его под руки, помог подняться по лестнице, потом, низко нагнувшись, принялся тщательно стряхивать с него остатки снега.

Он делал это с такой нежной заботливостью, словно считал своей самой почетной обязанностью.

Весь свой утренний завтрак Переяславцев, вовсе потерявший аппетит, отдал Чернышу, но Черныш отрицательно покачал головой и пододвинул тарелку Панову. Панов, однако, не дотронулся до еды.

— Тебе положено! — бросил он многозначительно.

Черныш не стал больше отказываться и, хотя кусок застревал у него в горле, доел весь завтрак, потом снял с себя оружие и лег на кровать, с головой укрывшись шинелью.

Наступившую тишину разорвал сигнал тревоги…

Я выскочил на платформу и снова увидел «юнкерсы».

Первый же залп, удивительно синхронный и точный, убедил меня, что ребята, как говорится, в настроении, врагу дорого обойдутся жертвы вчерашнего боя. Вдруг одновременно с нашими первыми выстрелами из лесу раздались оглушительные залпы мощных зенитных орудий.

Оказывается, командование армии срочно выделило целый зенитный дивизион для защиты танковой бригады, так что у нас появился неожиданный и могучий подсобник.

В каждом нашем орудийном расчете не хватало двух или трех человек, но, несмотря на это, бронепоезд воздвиг такую огневую стену, что немецкие летчики заметались в растерянности. Их образцовый порядок мигом нарушился, «юнкерсы» второпях где попало сбрасывали смертоносный груз.