Любовь по-санкюлотски - [106]

Мадемуазель Монтансье вскоре спросила у меня, кто был моим кандидатом.

— Тот молодой офицер, которого вы видели у меня; вы ему очень понравились. Он сказал мне, что вы очаровательны, и готов доказать вам это.

— Уж не тот ли молодой человек, который сделал мне столь приятные комплименты?

— Вот именно: он и есть!

— Но ему нет и тридцати. Я ему в матери гожусь!

— Если этому молодому человеку и не исполнилось еще тридцати, он гораздо более разумен, нежели многие его сверстники. На первый взгляд он вызывает мало уважения вследствие своего маленького роста. Но это смелый офицер, уже успевший показать свою храбрость при осаде Тулона, и который далеко пойдет, я в этом уверен. Я слышал, как те, кто его не знает, называли его „кожаными рейтузами“, но он выше этих насмешек благодаря своему характеру и своему таланту. Я уверен, что женщину, которая выйдет за него замуж, ждет счастье и почет».

Мадемуазель Монтансье клюнула на приманку, и Баррас организовал ужин для того, чтобы будущие супруги смогли встретиться друг с другом. Ужин прошел весело. Во время десерта разговор зашел о планах на будущее. Послушаем снова Барраса.

«Мы встали из-за стола. Кандидаты в супруги подошли друг к другу и стали вести разговор наедине. Я отошел в сторону… До меня доносились обрывки фраз: „…мы сделаем это, мы сделаем то“. „Мы“ слышалось ежесекундно. Это было уже „мы“ Коринны, так хорошо изложенное госпожой де Сталь в ее знаменитом романе. Бонапарт говорил о своей семье, с которой хотел познакомить мадемуазель Монтансье. Он сказал, что мать его и братья смогут по достоинству оценить такую изысканную женщину. Он хотел, как только это станет возможным, отвезти ее на Корсику. Там великолепный климат. Страна долгожителей, где, имея средства, можно быстро сделать состояние, удвоить его в очень короткий срок и т. д. Бонапарт строил для будущей супруги корсиканские замки наподобие испанских, то есть воздушных»[263].

К счастью, Дни Вандемьера, принеся славу генералу Бонапарту, избавили его от неприятной обязанности наносить тягостные оскорбления этой престарелой даме…

Летом 1795 года Бонапарт получил приказ немедленно отправиться в Западную армию для подавления восстания шуанов. Приказ Военного министерства уточнял, что служить он должен был в пехоте. Ознакомившись с приказом, молодой генерал, цвет лица которого и без того был бледным, смертельно побледнел. Как любой артиллерист, он презирал пехотинцев. И с тем пренебрежением, которое ныне стоило бы офицеру заключения в тюрьму, он дал знать своему начальству, что ехать в Вандею отказывается.

Вместо ответа Военное министерство разжаловало его.

Лишенный воинского звания, не имея средств к существованию в свои двадцать шесть лет, он некоторое время бедствовал, а затем отправился просить помощи у Барраса.

Представитель снова посоветовал ему подыскать богатую женщину и жениться на ней.

Некоторое время Бонапарт интересовался некоей мадемуазель Дефужер, с которой познакомился в театре «Фейдо», потом перенес свое внимание на подругу матери госпожу Пермон, урожденную Стефанополи-Соммен, недавно похоронившую мужа. Эта почтенная дама имела дочку по имени Лаура (которая впоследствии выйдет замуж за Жено и станет герцогиней д’Абрантес) и сына двадцати пяти лет. Наполеон быстро разработал, по его мнению, достаточно хитрый план: для того, чтобы все богатство семейства Пермонов перешло к семейству Бонапартов, он собирался выдать свою сестру Полину за этого молодого человека, а самому жениться на его матери…

Одним прекрасным августовским утром он отправился к госпоже Пермон и с совершенно серьезным выражением на лице изложил ей свой план. Добрую женщину минут десять сотрясал бешеный смех, глубоко оскорбивший бывшего генерала.

Вот как описывает эту достойную водевиля сцену герцогиня д’Абрантес:

«Он добавил, целуя руку моей матери, что решил начать создание союза двух семейств с заключения брака между ней и им сразу же после того, как окончится траур.

Моя мать так часто рассказывала мне об этой сцене, что я знаю все ее детали, как если бы была главным ее действующим лицом. Она несколько секунд глядела на Бонапарта с удивлением, смешанным с изумлением, а потом так расхохоталась, что смех ее донесся до нас, сидевших втроем или вчетвером в соседней комнате.

Бонапарта очень шокировало то, как было принято предложение, которое он считал вполне нормальным. Мать моя заметила это и поспешила объясниться, сказав ему, что во всем этом смешно выглядела именно она сама.

— Дорогой мой Наполеон, — сказала она ему, прекратив смеяться. — Давайте поговорим серьезно. Знаете ли вы, сколько мне лет? Так вот, вы не знаете этого. И я вам этого не скажу, поскольку это моя маленькая тайна. Скажу лишь, что я могла бы быть матерью не только вам, но и Жозефу. Отставим же эти шутки в стороне: мне оскорбительно слышать это от вас!

Бонапарт сказал ей, как ему казалось, всерьез, что возраст женщины, на которой он женится, был ему совершенно безразличен, тем более что выглядела она не старше тридцати лет; что по зрелом размышлении к тому, что он сказал ей, можно было добавить только эти замечательные слова: