– Бери, – она протянула шарф Лопатину. Тот намотал его вокруг шеи. Шарф был мягкий и тёплый.
– Я верну в следующий раз, – пообещал Лопатин.
– Не надо, я всё равно его уже не ношу, а тебе идёт.
– Спасибо, – Лопатин, было, дёрнулся, чтобы поцеловать Соню в щёку, но в последний момент спохватился и не стал этого делать. Так девчонку и отпугнуть можно.
В лифте он рассмотрел шарф получше. На этикетке было написано «Армани». Ну, да! У дочери Семена Семеновича Шнейдера разве может быть шарф фабрики «Пролетарская победа».
Дорога к машине показалась ему гораздо короче, чем к Сониному дому, шарф грел ему щёки и шею, да и метель, казалось, поутихла. Около машины он обнаружил, что всю дорогу шёл в бахилах. Он представил, как веселился охранник в Сонином доме, и радовались редкие прохожие.
Дома Лопатина ждал Валерка с пловом из курицы.
– Да я вроде, как бы сыт, – сообщил Валерке Лопатин.
Валерка пощупал новый Лопатинский шарф, вздохнул и сказал:
– Оно и видно, что гусары с женщин денег не берут! Они всё натурой норовят.
* * *
Вождь мирового пролетариата решительно мерил бронзовыми ногами гранитные ступеньки спуска к Неве, великий поэт задумчиво раскладывал на ступеньках осколки льдинок, видимо пытался сложить из них слово «вечность», конь под великим царем задумчиво долбил копытом кромку льда.
– Господа, товарищи! – страж Ши-цза крутанул каменную сферу, – Чего вы все тут ошиваетесь, как будто мёдом у нас на Петроградской стороне намазано?
– Господин революционэр, – подхватил второй волшебный львиный пёс, – хватит уже мельтешить, как Ленин в клетке!
– Позвольте-с, – попытался возмутиться великий вождь.
– Действительно, Ильич, хватит уже бегать, у меня от тебя в глазах рябит, – поддержал стражей великий царь.
– «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди, и Ленин такой молодой» …, – продекламировал великий поэт, – дальше запамятовал, там и вовсе чушь какая-то.
Конь под великим царём заржал каким-то странным хихикающим звуком. К лошадиному хихиканью присоединились и стражи Ши-цза.
– Батенька, голубчик! Что ж у вас в голове-то такое? – Ильич всплеснул руками. – Вспомните, а как же «Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса»?
Великий поэт пожал плечами.
– Что ж это происходит-то? – великий вождь тревожно оглядел собравшихся.
– Идолы вы все, вот что с вами происходит, – пояснил один из стражей Ши-цза.
– Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее. Чего это мы идолы? – великий вождь упёр руки в бока. – То демонами обзываются, то идолами.
– Вы все никакого отношения к вашим прототипам не имеете, ну, кроме имени и внешности, а головы ваши чугунные, пардон, Ваше величество, бронзовые набиты разными мыслеформами окружающей вас жизни. Вот взять, к примеру, поэта.
Великий поэт встрепенулся и поднялся со ступенек.
– Поведайте нам, Александр Сергеевич, о чем думают посетители сквера, в котором вы установлены?
– О разном думают, – с достоинством поведал великий поэт.
– Это понятно, а какие стихи у них там, в головах вертятся? У детей, у молодежи, иностранных туристов, у пенсионеров?
– Ну, – поэт задумался, – дети – самое простое! У них в голове что-то типа «А кто такие фиксики? Большой, большой секрет!»
– А кто это фиксики? – в вопросе великого царя сквозило глубочайшее удивление.
Великий поэт недоуменно пожал плечами.
– Ясно же сказано «Большой, большой секрет!», не перебивайте, – великий вождь махнул рукой, – продолжайте, голубчик.
– С молодежью тоже ничего сложного, там в башке сплошное «Умца, умца, умца, умца, тыдых, тыдых, тыдых»…, – послушно продолжил поэт свой рассказ..
– Хватит, хватит, не могу больше, – перебил поэта страж Ши-цза, зажав уши лапами.
– Какие мы нежные, – язвительно заметил великий вождь.
– Неужели есть что-то хуже? – поинтересовался великий царь.
– Ага, – поэт тяжело вздохнул, – люди среднего возраста.
– А что с ними?
– С ними в лучшем случае – «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду», а то ведь и вовсе – «Боже, какой мужчина! Хочу от него сына!»
На этот раз ржание царского коня поддержали все присутствующие.
– Да, батенька, нелегко вам приходится, – посочувствовал поэту вождь мирового пролетариата.
– Да вы и сами, Владимир Ильич, от поэта недалеко ушли.
– Это еще почему?
– Да вы как-то совершенно забыли, что коммунист. Новую власть приветствуете, попов одобряете.
– Так сейчас все коммунисты себя так же ведут, – Ильич пожал плечами.
– То-то и оно, бронзовая ваша голова! Вы ж не все! Вы же пламенный революционэр!
– Да, бросьте!
– Ага, а сам Троцкого политической проституткой обзывал! – встрял в разговор великий царь.
– Чего не скажешь в полемической ажитации!
– Вот и помалкивай впредь в своей ажитации!
– Дурак!
– Сам дурак!
– Господа, господа! Мы же с вами интеллигентные образованные люди, – великий поэт предпринял отчаянную попытку примирить непримиримое.
– Какие же мы люди? Вон, как собаки про нас тут умничают. Мы, говорят, болваны чугунные! А болванам всё можно, – Ильич с силой пнул бронзовой ногой гранитный постамент, на котором сидел ближайший к нему страж Ши-цза. – Я вот слышал, в Корее собак едят с превеликим удовольствием.
– Но-но-но! – рыкнул на великого вождя страж Ши-цза. – Сам ты собака. Бешеная!
