Любовь первая, любовь бурная - [50]

Бриана отказалась смотреть, как шаман, двигаясь между участниками, разрезал тело под грудью и вставлял деревянные шпильки. Кого-то из участников подвесят к столбу для Солнечного Танца, прочные ремни из сыромятной кожи будут поддерживать их над землей. Остальные со шпильками в спине будут танцевать вокруг столба, держа тяжелые черепа буйволов.

Зрелище было кровавым и диким. Бриана ощутила, что упадет в обморок или не удержит тошноты, если останется еще хоть на секунду. Не обращая внимания на то, что подумают индейцы, она покинула танцевальный вал и ушла в тенистую узкую долину на некоторое расстояние от праздника. Возможно, она и ошиблась, приехав сюда. Как она только могла надеяться понять людей, у которых такая варварская религия? Как она могла надеяться понять Шункаха?

До сегодняшнего дня она с готовностью принимала верования Шункаха. Хотя они отличались от ее собственных, они ей не казались варварскими. Многобожие не раздражало, ибо Бриана верила, что его боги и ее Бог — одно и то же. Но сегодня она поняла: огромная пропасть лежала между тем, во что верил он и во что верила она. Разница больше и важнее, чем разница в их цвете кожи. Кроме любви, которую они разделяли, у них не было ничего общего. Ничего вообще. В первый раз Бриана осознала, что просто одной любви может быть недостаточно.

— Ишна Ви.

Она не слышала шагов. Он неожиданно появился перед ней и выглядел индейцем больше, чем когда-либо. На нем была только легкая черная повязка из волчьей шкуры и мокасины. На поясе висел нож с костяной рукояткой. В длинные черные волосы было вплетено одно белое орлиное перо, грудь раскрашена в ярко-красный цвет.

Бриана показала в сторону вала для Солнечного Танца.

— Ты… ты когда-нибудь делал это?

Шункаха Люта кивнул, и в темных глазах отразилась печаль, когда он увидел возрастающее отвращение во взгляде Брианы.

— Я принадлежу народу Лакота, — сказал он спокойно и гордо. — С детства я воспитывался как воин. Будучи юношей, я один отправился к холмам искать предвидение. После трех дней и трех ночей поста и молитв ко мне явился красный волк. По обычаям моего народа, волк стал моим братом, а я взял его имя. На следующее лето я принял участие в Солнечном Танце.

Он прикоснулся к груди, привлекая внимание Брианы к двум едва заметным шрамам, на которые раньше она не обращала внимания.

— Когда придет время, я поеду на войну рядом с Ташунке-Витке. Я из Лакота. Я не могу казаться меньше и слабее, чем я есть и должен быть.

Бриана медленно кивнула. Все сомнения и страхи ясно отражались в ее глазах. Сейчас он был для нее чужим, этот человек, твердо держащийся традиций своего народа, разделяющий его религию, верящий, что волк может быть его братом.

Бриана снова посмотрела в сторону вала для Солнечного Танца. Сквозь деревья она могла видеть очертания людей, подвешенных к столбу. Слышала постоянную барабанную дробь, монотонное пение шамана, пронзительные звуки свистулек, в которые дули участники танца, когда боль становилась невыносимой. Бриана представила Шункаха, свисающего со столба: лицо поднято к яркому свету летнего солнца, грудь перепачкана кровью, тело напряжено от боли.

И ужасная пропасть между ними стала еще шире и глубже.

— Это очень больно? — спросила она, не глядя на него.

— Да.

— Ты будешь делать это снова?

— Да.

Шункаха наблюдал за лицом Брианы, видел страдание в ее глазах. Он почти собрался обнять и поцеловать ее, чтобы прогнать страхи. Но вместо этого он повернулся и ушел, оставляя ее стоять там, зная, что она сама должна решить для себя, по какой дорожке пойти.

Бриана смотрела на удаляющегося Шункаха, глаза ее наполнились слезами. Она очень сильно любила его. Но хочет ли она провести остаток жизни, оставаясь с человеком, чьи верования и религия так сильно отличались от ее собственных? Хочет ли она рожать детей и воспитывать их так, как был воспитан Шункаха Люта? Хочет ли видеть, как ее сын корчится от боли, предлагая свою кровь и плоть чужому ей богу? Хочет ли она, чтобы ее дочери выросли в доме, сделанном из кож, тяжело трудились от рассвета до заката, не зная никаких удобств и роскоши, известных белым людям? Хочет ли она провести свою жизнь, кочуя от одной стоянки к другой?

Действительно ли она настолько любит Шункаха, чтобы навсегда порвать со своим народом?

Ответить на все эти вопросы и принять самое важное в ее жизни решение Бриана пока не могла. Время и сердце помогут ей найти верный ответ, надеялась она.

* * *

В последующие дни Шункаха очень вежливо относился к Бриане, но не делил с ней постель, никогда не брал на руки и весьма редко разговаривал. Все дни он проводил с другими воинами, оставаясь допоздна у общего костра.

Каждый день он надеялся, что Бриана подойдет к нему и скажет, что она принадлежит ему телом и душой, что его народ станет ее народом, его боги — ее богами. И каждую ночь пропасть, разделяющая их, становилась все шире, и им все труднее было воссоединиться.

Уже заканчивалось лето, а решение все еще не было принято. Бриана все глубже и глубже погружалась в отчаяние. Остаться или уйти? Если она останется, ей придется искренне принять образ жизни Лакота, сделать его своим, верить его богам, следовать его убеждениям и традициям. Ей придется проводить несколько дней каждого месяца в особом вигваме с другими женщинами, у которых тоже в это время идут месячные, потому что индейцы относятся с благоговением и страхом к женщине, переживающей такие дни. Считается, что ею тогда завладевает сильный и опасный дух… А если оставить Шункаха, придется вернуться к дяде, потому что ей некуда больше идти. Ей нужен был кто-нибудь, чтобы поговорить и посоветоваться. Но Шункаха молчал. А среди местных женщин она не видела подруги, которой могла бы довериться. И потому Бриана все откладывала и откладывала решение, зная: любое решение определит ее дальнейшие отношения с любимым человеком.