Любовь олигархов - [18]

Раньше его нисколько не удивляла лёгкая циничность подруг, и сам был уверен, что надо быть насмешливым, грубым, потому что современный человек должен освободиться от разных глупостей, стать весёлым и успешным — это главное. А тихая Женька не в счёт, да она и сама, думал он, страдает от своих стыдливых комплексов.

А сегодня он почувствовал укол обиды, когда Вероника беззастенчиво и слишком равнодушно скинула одежду, обнажила перед ним своё цыплячье некрасивое тельце, юркнула в постель и слишком требовательно глянула на него. Он никак не мог забыть своей брезгливости. Она и сейчас мутила душу и не давала заснуть.

Утром, открыв глаза, он увидел её у стола, на котором стояли грязные чашки, лежали вчерашние засохшие куски хлеба. Полуодетая Вероника жадно грызла мелкими зубками желтый кусок сыра.

Пока одевались и собирались, Петя старался не встречаться с её глазами, дал себе слово никогда ей больше не звонить. Она сначала болтала всякий вздор, но, почувствовав, его неприязнь, замолчала и, кажется, обиделась.

Расстались совсем прохладно.

Весь день Петя часто вспоминал прошлую ночь. В конце дня отпросился с работы пораньше. Приехал в институт и зашел на кафедру. Но ему сказали, что Нарусиной сегодня не будет. Сначала Петя растерялся, но затем нашёл парня, с которым говорил раньше и попросил узнать адрес Нарусиной. Парень выпучил глаза:

— Откуда возьму?

— Нужно, слушай. Понимаешь, оказалось, в зачетке забыла она расписаться, — придумал Петя. — А надо. Знаешь, посмотри в профсоюзных бумагах, там адрес должен быть.

Лицо парня прояснилось, он пробормотал:

— Верно, момент, — и ушёл.

Нарусина жила в центре, недалеко от метро «Тургеневская». Петя проехал несколько остановок и сошёл у Казарменного переулка. Спросил, как найти нужную улицу.

Узкий, кривой тротуар вел к её дому. Прохожих было мало, да и все какие-то домашние на вид: семилетний пацан с исцарапанными худыми ногами, потрепанные шортики и майка, пенсионер в белой панамке. Запыленные окна первого этажа почти заглядывали в лицо: за тусклыми стеклами — занавески, комнатные цветы. Кругом царил сонный городской быт кривого переулка с детскими колясками во дворах и ленью теплого вечера. Дом, в котором жила Нарусина, был старинный, из красного кирпича, с широкой лестницей из полустёртых ступеней. У двери её квартиры Петя неожиданно разволновался, не сразу нажал кнопку звонка — дома никого не оказалось.

Разочарованно вышел во двор, бесцельно направился закоулками проходного двора. За углом двухэтажного дома почти столкнулся с Верой Михайловной. Рядом с ней шла борзая, понуро свесив вытянутую узкую морду.

— Здрасти, — смутившись от неожиданности сказал Петя.

— Добрый вечер, — проговорила Нарусина.

— Вера Михайловна… — начал Петя, не зная, как объяснить своё появление.

— Зовите меня Верой, — велела она. — В конце концов я всего года на четыре старше.

— Как вашу собаку зовут? — спросил Петя.

— Облиза.

— Смешно.

— Ничуть. Её так отец назвал. Маленькой была такая кокетливая, чистюля.

— Ваш отец охотится с ней?

— Раньше… Он погиб в экспедиции.

— Извините. — Пете стало неловко, как бы оправдываясь, он добавил: — У нас с братом тоже отца нет. Вернее, он есть, но…

— А я, вот, — она кивнула на собаку. — С ней мы живём. Мама у нас красивая, она вышла замуж.

— Вы тоже красивая.

— К сожалению.

— Почему? — удивился Петя.

— Вы этого не поймёте.

Петя ждал, что она добавит что-то, но Нарусина шла молча, покачивая кончиком поводка. Рядом, понуро свесив голову, брела собака, усталая и вялая. На Петю борзые всегда производили странное впечатление формой своего тела: неудобное, противоестественное, будто сплющили двумя плоскостями, а ноги свисают. Не верилось, что они могут быстро бегать. Спросил он этом Веру Михайловну. Она засмеялась.

— Да, по виду не скажешь. Вы даже не знаете, на что способна страсть. Видела как-то, отец однажды взял на охоту. Мне кажется, эти собаки силы хранят до самого главного момента, а потом в миг отдают. — Лицо Нарусиной осветилось, сразу исчезла тень усталости. — Я тоже папе сказала, что не верю в Облизу. А он из ружья выстрелил. Я чуть не упала от страха, а Облиза так завизжала — счастливо, по сумасшедшему. Носиться стала вокруг нас. В её голосе такая радость была.

Собака повернула к хозяйке голову, глянула унылыми глазами. Вера Михайловна провела ласково рукой по голове и шее собаки.

— Ну что, Лиза-Облиза грустишь? Потом заяц какой-то дурной выскочил. Как мы на него набрели? Облиза не с лаем, а с хохотом каким-то истерическим — за ним. Даже страшно было смотреть на неё. А я испугалась, что с зайцем станет. Долго ждали её, иногда лай слышали. А пришла, легла, и вид такой — вот-вот умрёт.

— А вы замужем были? — спросил Петя.

— Нет. — Она помолчала. — Хотя один раз что-то похожее было. Думала из дома убежать. С ума сошла. А потом всё прошло, оказалось, довольно обычно. Странно даже.

— Чего странного? Сейчас так сплошь и рядом, — заметил Петя. — Может, так и надо? Разве знаешь наперед.

— Меня это не касается, — как-то брезгливо поторопилась сказать Нарусина. — Мне пора, Петя, вы идите.

Петя не посмел навязываться, хотя подмывало дойти с ней до подъезда, там обнять насильно, поцеловать, войти в квартиру. Но он стоял на месте, смотрел, как удаляется Вера, а рядом шла, виляя сплющенным задом, борзая.