Любовь напротив - [7]

Едва ли я могу лучше передать свое отрицание значимости различных вещей и явлений, особенно когда это «носить» позволяет почувствовать громадный заряд подспудной женственности, сводившей с ума самого Уайльда. Женщины действительно несут на себе всю тяжесть мира, тогда как мы, мужчины, по своей природе являемся огненными клинками, созданными, чтобы разделять, сжигать, разорять. То же самое относится и к Алекс: когда я впервые увидел ее великолепие под крышей этого ветхого дома, расположенного неподалеку от Марсова поля[17], и стоящего чуть позади Шама, каким я описал его выше, то понял, что пришел не просто с целью сохранить их образ, но, прежде всего, чтобы разрушить его. Я был посланником судьбы, в чем нисколько не сомневался! И, входя в их мансардную комнату, подумал: это Роберта и Гарольд, да, это их я наконец-то отыскал!

И хотя Алекс и Шам внешне не имели с ними ничего общего, они были похожи, как две капли воды! Это сходство в сочетании с единством окружавшей их ауры привлекали меня и в то же время вызывали отвращение! Я должен вмешаться и положить конец этой страсти — выражаясь языком недотепы Верне, — памятуя о любовниках из отеля над озером. Спираль вечного возвращения явно привела меня к аналогичному случаю, с той лишь разницей, что теперь, как мне представлялось, я был способен управлять ситуацией. Идея паразитировать на их любви выглядела не очень приличной, но сама по себе была вполне жизнеспособной и действенной, а слова, составлявшие ее, звучали словно музыка. Да что там, сама идея была музыкой! Их лица, прижавшиеся щекой к щеке, формировали единый образ, который волновал меня до крайности. И это словно подстегнуло меня. Я ликовал, жизнь внезапно опьянила меня. «У меня появилась цель, я существую!» — думал я. Да, проходя дальше в их комнату, я едва сдерживал дрожь нетерпения и удовольствия оттого, что они оказались столь совершенными, похожими, едиными в своих мыслях и желаниях. Слегка покраснев — я краснею, когда захочу, и часто пользуюсь этим в своих целях, — я сказал:

— Действительно, я рад… мне нравится… — тут я замешкался, как если бы слово, которое я собирался произнести, было неприличным или не совсем уместным, — мне очень нравится ваше творчество.

Верне одобрительно, но совершенно неуместно подмигнул мне: Дени Денан хорошо справляется со своей ролью. Я почувствовал раздражение от заметной неловкости и суетливости Верне… и в то же время я был доволен, что он по достоинству оценил мои актерские способности. Меня ничто так сильно не заводит, как удовольствие от лжи в присутствии сообщника. Я никогда не видел работ Шамириана, о чем прекрасно знал Верне, и потому находился в деликатной ситуации, когда приходилось дурачить будущую жертву на чужой, совершенно неизвестной мне территории. Более того, я уже говорил, что не люблю ни художников, ни живопись, поэтому должен был разыгрывать комедию вдвойне тоньше в присутствии Верне, под его иногда чересчур уж одобрительными и восхищенными взглядами. Я улыбался и с удовольствием видел свою симпатичную и такую невинную улыбку, отражавшуюся в стекле рамки с гравюрой, висевшей на стене мансарды. В ответ на мои слова Шам сделал неопределенный жест, который я трактовал следующим образом: «Мне нравится то, что вы говорите, но лично мне не нравится моя живопись». Возможно, у меня слишком сильно развито воображение. Неважно! Но похоже, что этот недотепа Верне тоже почувствовал унылое настроение Шама, потому как воскликнул с деланной и оттого раздражающей жизнерадостностью:

— Ну, будет, будет, старина Шам! Дени без ума от твоей живописи. Он пришел, чтобы купить у вас… чтобы купить у вас… картины…

От этого «у вас» я поморщился, как от зубной боли. Еще одно слово, мелькнула мысль, и дело с треском провалится. Я украдкой наблюдал за Шамом и Алекс. Признаюсь, они мне чертовски нравились! И от этого у меня по спине бежали мурашки удовольствия, возбуждения, любопытного ожидания. Все в порядке, я чувствую себя у них, как дома, думал я, пока мы шумно рассаживались вокруг импровизированного стола, которым служила чертежная доска, положенная на козлы. Могу с уверенностью сказать, что за едой я превзошел самого себя. Сначала я обращался главным образом к Шаму, но то, что я говорил, перестраивалось в зависимости от реакции Алекс. Я щеголял остроумием, Алекс с удовольствием смеялась, и для меня не было награды лучше, чем видеть, как вдруг озаряются ее задумчивые, серьезные глаза. Я говорил о разных вещах, но ни на чем не останавливался надолго. В некотором роде я запускал пробный шар, чтобы прощупать характерные особенности этой пары, которая все больше и больше привлекала меня. Пытаясь произвести впечатление, я лучился обаянием и искрился юмором. В конце концов, я заговорил о кино, и тут к своему удовольствию заметил, что эта тема всерьез увлекла Алекс. Как и я, она видела большинство американских фильмов, и мы, заговорщически посмеиваясь, начали вспоминать некоторые эпизоды из них. Шам помалкивал и, казалось, скучал, пока Верне рассказывал ему о своем фильме и всяких прочих пустяках, стараясь отвлечь Шама своей болтовней и как можно скорее укрепить свои позиции между мной и Алекс в лагере приверженцев чудес Голливуда. К счастью, на первой же встрече мне удалось выявить тему, к которой Шам проявлял явное пренебрежение, тогда как Алекс получала от беседы истинное удовольствие. А это означало, что мы уже стали в некотором роде сообщниками, но