Любовь на краю света - [26]

Странное чувство посетило Элму, пока она осматривала внутренности чулана, — чувство безопасности. Откуда оно взялось, почему этот оазис чистоты и порядка вызвал в ней такое ощущение? Возможно, все дело в восхитительном запахе, который она сразу ощутила, едва вошла. Она погладила свитер, лежавший сверху: это был чистый кашемир, мягкий, как лебяжий пух.

На глаза ее навернулись слезы. Повеяло чем-то давно забытым и родным, из той восхитительной жизни, которой она жила до смерти родителей. Какими светлыми и счастливыми были те дни…

Крейтон никоим образом не напоминал ей отца. Он был человеком сложным и замкнутым, но сейчас, глядя на этот островок порядка, она решила, что разгадала одну из многочисленных загадок, окружавших хозяина дома. И это открытие вызвало в ее душе непредвиденную реакцию: ей до смерти захотелось узнать его получше. Никто не способен содержать одно из помещений дома в такой изумительной чистоте, внушающей ни с чем не сравнимое чувство покоя и безопасности, и в то же время во всех остальных комнатах допускать такой бедлам.

Элма поймала себя на неприятной мысли: человек, столь помешанный на чистоте и порядке, может оказаться несносным занудой. Однако она тут же отбросила ее. Нет, к Крейтону это, скорее всего, не относится. Впрочем, как и к ее отцу. «Проявляйте заботу о них, и они ответят вам тем же», — частенько говаривал он, хитро улыбаясь. Эта философия касалась всякого, с кем общался отец, и Элма интуитивно чувствовала, что и Крейтон из той же породы. Она вспомнила фотографию над его кроватью. Крейтон обнимал жену и сына, как бы защищая их. Если он с таким вниманием относится к своим вещам, какой же заботой он сможет окружить людей, которых любит?

Крейтон был явно не из тех, кто направо и налево плачется о своих несчастьях. Элма теперь была уверена в этом — за фасадом безразличия и апатии скрывался человек, способный любить, сильный и твердый в своих убеждениях. И более всего озабоченный тем, как вырастить достойного мужчину из ершистого сына. Не в силах смириться с потерей любимой жены, он на целых пять лет добровольно обрек себя на изгнание, лишил человеческих контактов, даже с собственным сыном, — Бен успел об этом проговориться. И, конечно, в таком состоянии Крейтон не был намерен сблизиться с кем бы то ни было, тем более с женщиной… Элма закрыла глаза, чувствуя, как ее охватывает отчаяние. Но она понимала Крейтона и ни в коей мере не осуждала. Как страстно ей хотелось, чтобы он мог настолько довериться ей, что…

— Что вы здесь делаете?

Элма обернулась как ужаленная. Могучая фигура Крейтона загораживала вход, и под его суровым взглядом женщина почувствовала себя воришкой, застигнутым на месте преступления.

— Я… я тут искала… пылесос. — Объяснение само сорвалось с ее губ, хотя трудно было сказать, является ли это оправданием, учитывая проводимую в доме политику. В его глазах по-прежнему сквозило откровенное неудовольствие.

— Он в подвале. Зачем он вам?

Пытаясь скрыть смущение, она задиристо ответила:

— Собираюсь воспользоваться им как шестом. Думаю, с помощью нескольких таких же хозяйственных предметов нам удастся нащупать пол в этом океане мусора. Как насчет записи в Книге рекордов Гиннесса — «Самый отвратительный дом»?

— На сцене вы составите хорошую конкуренцию Маковски, — сухо парировал он.

Но Элме показалось, что на этот раз он не намерен ссориться всерьез, и постаралась перебросить мостик к нормальному общению.

— Крей, — начала она, стараясь поймать взгляд его серых глаз, — мне вовсе не доставляет удовольствия блистать перед вами остроумием. Вы сами меня заставляете переходить на такой тон… — Она замялась. — Я хотела сказать, что теперь я вам верю. Ваш чулан настолько… отличен от всего, что мне пришлось наблюдать. Теперь я понимаю, что вы подразумевали под вашей психологией, «обратной общепринятой». Я… э-э… должна извиниться.

К ее немалому удивлению, он никак не отреагировал на ее речь. Некоторое время он как бы оценивал сказанное ею, а потом тихо произнес:

— Вы мне ничего не должны, Элма. — Затем его силуэт исчез из дверного проема, и до нее донесся только его голос: — Только прошу вас не использовать пылесос ни для чего, кроме побития рекорда для Книги Гиннесса, ясно?

Интуиция подсказывала Элме, что она не должна отпускать Крейтона просто так, без всяких объяснений. Собрав всю свою решимость, она бросила ему вслед:

— Вам не кажется, что пришла пора решительно изменить курс? Я имею в виду, что ваша особая психология окончательно потерпела крах: все идет ко дну.

Судя по шагам, он продолжал двигаться к выходу из спальни и, не останавливаясь, обронил на ходу:

— Спасибо за столь тонкое наблюдение.

— Вы что, совсем не хотите обсуждать это? — Элма чувствовала, что разочарование лишает ее последних сил.

— Именно так.

— Подумать только — и я еще извинялась перед ним! — закричала женщина, не в силах больше сдерживаться. — Крейтон Кеннет, вы когда-нибудь слышали об искусстве общения?

— Слышал, Элма. Проблема в том, что вы никак не желаете принять то, с чем обращаюсь к вам я.

И он вышел, хлопнув дверью.

Прошло полчаса. Здесь, на самом краю утеса, вдыхая соленый морской воздух, женщина наконец смогла успокоиться. Каменные террасы внизу кишели жизнью, сонмы самых разнообразных птиц строили гнезда и высиживали птенцов. Элма успела узнать у Бена названия некоторых видов: черно-белые, похожие на пингвинов, кайры, белошеие гагары; кое-где глаз выхватывал парочки тупиков — черные спинки, белые грудки, ярко-оранжевые клювы и распушенные белые пушистые короны на черных головах. На неискушенный взгляд Элмы, они выглядели точь-в-точь как попугайчики.