Любовь.mp3 - [2]

Так какого черта, пацаны?! Что за жизнь без значения? Без острых, колких, резвых, резвящихся чувств — разве это жизнь? Да, Ален?»

Тряхнув светлой, как вся она, шевелюрой, Ален кивнула. Она понимала, о чем говорит Гапон, но не верила ему. Отказывалась верить. В ее сердце еще предостаточно пороха. Пусть только пожелает ее Эрос, она, не задумываясь, с радостью рванет свою пороховую мышцу. Вот тогда ее чувства разлетятся окрест! Хватит надолго и многим…

Эрос неосознанно взял Ален за руку. Но взгляд его, даже не коснувшись воздушных локонов девушки, беспрепятственно проникнув сквозь оконное стекло — в ту минуту Ален подумалось, что такое по плечу только ее возлюбленному, — не отягощенный заботами и любовью, терялся в розовато-синей дали. Вечер заманивал солнце за горизонт — солнце не ломалось, послушно закатывалось, как закатываются глаза у отдающейся… Ален встала против окна; возникший за ее головой протуберанец играл, золотил ее волосы. Лишь однажды, скосив на девушку взгляд, Эрос вздохнул: «Женщина, облаченная в солнце». И отпустил руку.

В это время Палермо, ловя лысым черепом зайчики, пускаемые заходящим светилом, равнодушный к страстям по немеющим чувствам, безучастный к неразделенным чувствам, налаживал гемвер — сервер для восьми десятков комгемов. Скоро, может, уже завтра, комгемы, включенные в сеть Гемоглобова, начнут питаться и обмениваться друг с другом человеческой кровью. Озаряя, обагряя мониторы гемомузыкой — первородным гносисом, знанием, добытым в крови отчаявшихся и боящихся признаться себе в этом людей. Гносисом вместе с шальной кровью должны были добровольно пожертвовать те, кто, испытывая ужас или, наоборот, так до сих пор и не поняв, что с ними происходит, успели затеряться, застрять, погибнуть в жизненной круговерти… Бедный, бедный пипл! А среди жаждущих или просто молодых и любознательных, рисковых гемов — Кондрат, Эрос, Ален и Палермо.

— Будет круче, чем в черной комнате без окон и пола, — довольным тоном пообещал Кондрат.

— Почему без пола? — удивился Эрос. — Мало того, что темно, так еще и… Провалиться можно.

— Вот именно! — Кондрат энергично плюнул на землю; заметно было, как его распирает от восторга, близкого, похоже, одному ему. — Ты испытаешь полный провал! Мрак и бездна! Ты провалишься в черную, беспросветную бездну!

— Не хочу я такого, — закапризничала вдруг Ален. — Я света хочу. Чтоб видеть, как улыбается Эрос.

И девушка безотчетно прильнула к плечу юноши, да тот, балда, по обыкновению отстранился. Не любил на людях телячьей нежности.

— Хм, скоро ты забудешь, как он улыбается, — Кондрат мрачно насупился. — Скоро ты обо всем забудешь. Не до того будет.

Сколько квартир в их доме рискнули подключиться к кабельному, или, как его уже успели прозвать, семейному Гемоглобову, никто точно не знал. Об этом Гапон позаботился: проводить транскабели и гемоводы он пригласил трех незнакомых друг с другом работяг. Спецы трудились по очереди. Таким образом Кондрат пытался добиться большей анонимности и таинственности.

— Ох уж этот Гапон! Люцифер доморощенный…

Мотнув головой, Ален прижалась влажными губами к теплой груди Эроса. На завтра был намечен старт Гемоглобова, а сегодня они еще вместе — она и ее Эрос. Чего она так боится, дуреха?

— Ф-ф, мне щекотно, — сдерживая смех, фыркнул Эрос и перевернулся на живот. — Не целуй меня больше. Такими губами, как у тебя, можно насмерть защекотать.

— Ах так! — в следующую секунду Ален оседлала юношу и, шлепнув по его голой попе, дурашливо заржала. — И-о-го-го-о!! Лети стрелой, мой конь ретивый! Забудь покой, мой дух ревнивый!

— Ни за что-о-о! — Эрос изогнулся, резко вскинув зад, крутанул им, стремясь скинуть непрошеную наездницу; Ален, не удержав равновесия, повалилась набок, прямо в объятия возлюбленного… Успокоив дыхание, поймав ошалевшее сердце, со стоном восторга едва не выскочившее наружу, посадив сердце в привычную клетку, обняла-обвила Эроса за шею, прижалась отвердевшими сосками к его возбужденным соскам… И тогда рассудок вновь заявил о себе, открыв шлюзы любопытству и тревоге. Сознание заштормило, сердечко защемило, но уже не от счастья, а от беспокойства, нашептанного врожденной женской интуицией.

— Ты не знаешь, что имел в виду Кондрат, когда говорил, что приготовил нам кучу сюрпризов?

— Когда это было? — не вынимая изо рта сигареты, не совсем разборчиво уточнил Эрос. Они лежали бок о бок на неширокой тахте в Алениной комнате в ее завораживающем тишиной доме.

Петр Васильевич, батя Ален, должен был вернуться с работы нескоро, часа через два с половиной. За это время можно было налюбиться вдоволь, да что там налюбиться — узнать друг друга, как себя. Глубже и лучше, чем себя. А дальше — прощай, подруга, поступай, как знаешь.

— Так когда он такое сказал? — Эрос сжал левую грудь Ален. Груди у нее были большие и упругие, во время занятий любовью жили, казалось, исключительно своей жизнью, как два своенравных зверька. Эрос любил ласкать этих зверьков с острыми соблазнительными мордочками, дразня и приручая их одновременно. Но Ален больше не откликалась на его ласки — на место юной страсти пришла вполне зрелая осторожность.