Любовь - [2]

- это, уж сами знаете, время похоти, когда у черепах брачные игрища, а у нерадивых родителей слипаются глаза). Понятно, что и на демонов самый жор нападает к вечеру – чем они хуже нас? Но шлемоглавики любили поживиться и ночью тоже, особенно когда гостиница была полна приезжих и те пьянели от танцевальной музыки, от соленого воздуха и их манило купание под звездами. То были дни, когда курорт Коузи с его пляжами был лучшим и самым известным местом отдыха для цветных на всем Восточном побережье. Все приезжали: Лил Грин, Фада Хайнз, Ти-Боунз Уокер, Джимми Лансфорд [3], оркестр «Дропс оф Джой»… Даже из такой дали, как Мичиган или Нью-Йорк, всем не терпелось сюда наведаться. Наш Сукер-бей кишмя кишел молоденькими лейтенантиками с их чуть ли не вчера обретенными женами, а также юными учительницами, агентами по недвижимости, врачами и бизнесменами. По всем пляжам дети то путешествовали, по-обезьяньи вцепившись в папину ногу, то зарывали дядю по шею в песок Мужчины и женщины играли в крокет и сбивались в бейсбольные команды, постоянно запузыривая мяч не куда-нибудь, а в самые волны. Бабушки приглядывали за термосами - этакие были красные с белыми ручками – и выдавали еду из плетеных корзин, полных крабового салата, всяческой ветчины, жареных курочек, пирогов, сдобы, лимонного печенья - ах, просто слюнки текут! Как вдруг неожиданно в пятьдесят восьмом шлемоглавики внаглую нагрянули ясным солнечным утром. Какой-то кларнетист с невестой – бац!- оба утонули еще до завтрака. Автомобильную камеру, на которой они плавали, вынесло на берег всю в чешуе и будто клочьях бороды какой-то. Позволяла ли себе невеста в медовый месяц шашни на стороне, осталось неясным, об этом только шепотом шелестели, но ставшие известными факты были явно с душком. Чего-чего, а возможностей для этого у нее было хоть отбавляй. В гостинице Коузи одиноких бравых мужчин на квадратный фут приходилось больше, чем где-либо, – кроме разве что Атланты да еще, может, Чикаго. Они приезжали сюда и за музыкой, но главным образом – чтобы потанцевать у моря и чтобы кругом красотки, красотки.

Когда утонувшую парочку разлучили, отправив в разные похоронные бюро, казалось, все – и женщины, у которых было на уме беспутство, и пустоголовые подростки – получили хороший урок, поняли: конец, амба, не уйдешь – быстрые, будто молния, шлемоглавики как выскочат, как выпрыгнут из прибоя! Сразу накажут заблудшую женщину, а если будет плохо себя вести ребенок, так его просто – ам, и нету. И лишь когда курорт зачах, они отстали, потеряли интерес – как карманники к очереди за бесплатным супом. Некоторые из тех, кто в укромных заливчиках все еще полощет в воде ловушки на крабов, возможно, что-то помнят, но на нет и суда нет – нет больше оркестров, нет проводящих здесь медовый месяц парочек, нет яхт, нет пикников и купальщиц, ничего нет; Сукер-бей теперь дивная свалка морского мусора, а поселок бухты Дальней вообще затопило, так что никому уже не интересно вспоминать о большущих шляпах и поблескивающей в бородах чешуе. Да ведь и с этих пор уже прошло лет сорок; старухи Коузи куда-то подевались, никому не показываются, и я боюсь за них, переживаю каждый божий день.

Кроме моей и нескольких еще рыбачьих хижин, весь поселок бухты Дальней ушел на двадцать футов под воду; однако все, что относится к курорту Коузи – отель и службы, – пока стоит. В том смысле, что пока не падает. Здания выглядят так, будто они отпрянули назад – попятились от ураганов и постоянно наносимого ветром песка. Диву даешься, что может близость океана сделать с пустыми постройками. Прямо на крыльце валяются чудные ракушки – лежат себе, словно опавшие лепестки или камеи с воскресного платья, и можно только гадать, как они сюда попали, что занесло их так далеко от уреза воды. Песок, что горками скопился в углах веранды и между стоек балюстрады, здесь белее, чем на пляже, и мельче, словно дважды просеянная мука. Вокруг беседки выросла по пояс наперстянка, а розы, которые нашу почву всегда терпеть не могли, тут и вовсе от ярости сума сошли и, выпустив больше шипов, чем бывает у ежевики, неделями багровеют темными, как свекла, цветами. Дощатая обшивка стен отеля кажется посеребренной, облупившаяся краска выглядит будто потеки на плохо вымытом чайном сервизе. Массивные двойные двери заперты на висячий замок. Никто до сих пор не разбил их зеркальных стекол. Да и кто пойдет на это, когда в них видишь собственное лицо и всю картину у тебя за спиной: море жесткой, острой, как нож, травы, которой заросло все, что выше искрящегося пляжа, небо, как нарисованное на заднике декорации, и океан, – а уж ему-то плевать на все, лишь бы до тебя добраться. И как бы ни было бесприютно вовне, стоит глянуть внутрь – отель сразу пообещает тебе восторг и счастье в компании друзей. И музыку. Вот шевельнулся ставень – его петля звучит кратким кашлем трубы; и тут же дрогнет струна рояля, будто кто тронул клавишу – коротко, в четверть такта, чтобы ты знал: это не просто ветер и лучше не ломиться в пустые холлы и запертые номера.

Погоды у нас в основном благостные и удивительный свет. Утро, и без того бледное, на глазах вянет, линяет, выгорает, переходя в белый полдень, а ближе к закату цвета становятся жестокими, дикими, способными вызвать испуг. Нефритовые и сапфировые волны бьются друг с дружкой, взметывая вверх столько пены, что неровен час промокнут простыни в номерах. Вечернее небо ведет себя так, словно оно от другой планеты – где нет никаких правил, где солнце при желании может стать лиловым, как слива, а облака вдруг возьмут да и раскраснеются, будто маков цвет. На берегу песок просто сахарный – во всяком случае, так хотелось думать испанцам, когда они его впервые увидели. «Сукра» назвали они залив, и это слово местные белые потом навсегда переиначили в Сукер. Вот вам и Сукер-бей.