Любовь, Конец Света и глупости всякие - [17]

Она не соврала: мама, и в самом деле, хотела дать ей имя Линда — как у жены Пола Маккартни, она вроде Битлами[6] в свое время увлекалась. Папа же думал назвать Лидой, в честь своей мамы, и велел было женщине в ЗАГСе записать дочку Лидией, но получил незамедлительный протест жены: «Только не это! Не дай бог, она на твою маму будет похожа». Пока родители ругались, у работницы ЗАГСа лопнуло терпение и она записала в свидетельстве о рождении «Нелида», не то запутавшись, не то назло.

— Так я вас провожу, — лысый танцор Вильям растянул тонкие губы в слащавой улыбке. Отказы он слышать не привык, не каждая из учениц удостаивалась подобной чести.

«Ну, если хочет, пусть дойдет со мной до метро», — решила Нелида. Но Вильям прошел вслед за ней через билетный пропускник, спустился по эскалатору, пытаясь поддерживать за локоток, и проследовал на платформу. Учитель вообще-то жил совсем в другом конце Лондона, Нелиде лишь оставалось надеяться, что они распрощаются, как только прибудет поезд. Но «противный, нудный старикан» шагнул в ее вагон и придвинулся поближе.

«Чего он, интересно, хочет?» — забеспокоилась Нелида. «Клайв (или как его там — Джон?)» ей никогда не нравился как человек. Даже имя его она не могла запомнить, впрочем, так происходило с каждым, кто ее ничем не впечатлял. А этот «гадкий тип, жуткий сноб, и весь какой-то, блин, сальный» не подходил ей ни по возрасту, ни по интересам, если не считать линди хопа, да и тем-то она увлеклась не из любви к хореографии.

— А вы, что ли, тоже в мою сторону едете? — осторожно спросила Нелида.

Вильям закинул одну руку на ее плечо, мизинцем второй обвел щекотный овал вокруг груди, прижался крупным носом к ее уху и выпустил изо рта резкий запах ментола.

— В твою сторону, бэйби. Мы оба едем — к тебе... — учитель прижал мизинец к Нелидиному соску и получил оплеуху.

Через двадцать минут она шла одна от метро Килбурн к Криклвуду[7], где проживала в узкой комнатке на семи квадратных метрах. Две другие, более просторные, спальни с широкими кроватями занимали Нелидины однокурсницы Майя и Вика. Девушки обучались в лондонском колледже основам маркетинга и менеджмента и снимали дом у лендлорда[8] по имени мистер Пател[9].

Нелида была очень довольна собой; нынче выдался какой-то исключительно хороший день. Еще вчера, в очередной раз не поладив с Майей и Викой, открыто высмеивающими то ли ее одежду, то ли английское произношение, она заперлась в ванной с большим блюдом эклеров и погрузилась в горячую пену. Эклеры и ванна были ее давним и лучшим методом доказать себе, что не все так ужасно. Хотя на самом деле это было самонадувательством — при расходе необходимых для принятия ванны воды и топлива увеличивались коммунальные счета, эклеры угрожали фигуре, и вообще все в жизни было отвратительно.

Смеялись Майя и Вика — ну и поделом ей. Она и сама себе казалась несуразной. С первого класса ее дразнили то за высокий рост, то за очки, то за брекеты на зубах. Дразнили за неправильной длины юбочки или не той ширины джинсы. Дразнили за дружбу с соседом Владиком, которому нравились крысы. В школьном живом уголке Нелида и Владик возились с двумя хомячками — Пашей и Глашей, и какая-то вредная девочка подговорила подружек, чтобы Пашей и Глашей стали звать Владика и Нелиду. Но те не обращали на дразнилок внимания. Девчонки разошлись не на шутку и, улучив момент, устроили «темную» — одной Нелиде.

Она чудом отбилась, но, взлохмаченная, с порванным воротником и с царапиной во всю щеку, сгоряча не поняла сразу, что в драке ей кто-то вывихнул кисть. Рука торчала не в ту сторону, пальцы не двигались. Нелида села в снег и громко разревелась. Никто из взрослых к ней не подходил, шли себе мимо, не оборачиваясь, не интересуясь, что произошло и почему чей-то ребенок орет на весь двор, пока ее не опознал сосед и не поленился позвонить в квартиру, где Нелида жила с мамой (папа к тому времени уже съехать куда-то успел). Прибежала расстроенная мама, резко дернула за руку, Нелида взвыла громче, хотя боль прошла в один момент, но от обиды хотелось плакать еще. «Не ори!» — сказала мама, обмотала дочку теплой шалью и повезла в травмпункт на такси.

Мама была лучшим в мире человеком. Сказки сочиняла интересней тех, что были в книжках, пела колыбельные, не ругалась, когда Нелида подбирала во дворе щенков или котят, — наоборот, помогала нянчиться с ними, старательно выискивала им хозяев чуть ли ни по всей Москве. Порой в их однокомнатной квартире селился целый зоопарк, даже настоящая индейка жила однажды в клетке, на книжном шкафу. Индейку потом обменяли у старушки в деревне на банку огурцов и две — вишневого компота. Нелиде с мамой было хорошо, но вот папа почему-то ушел от них, и это было, конечно, плохо.

Нелида виделась с папой раз в месяц, и он заботился о ней как мог: подпиской на «Мурзилку» обеспечивал, позднее — на журнал «Природовед». На день рождения обязательно торт покупал и новое платье в подарок. На семнадцатый год вместо платья принес отксерокопированный документ, подтверждающий, что на имя дочери открыт в банке счет, где уже имелась сумма на обучение в любом престижном вузе, какой Нелида выберет на свой вкус.