Любовь - [178]

Линда сняла Хейди с дурацкого осла. Помахала ему и женщине, продававшей билеты.

— Так, — сказал я. — Теперь прямиком домой.

Наша машина стояла чуть ли не единственная на огромной, засыпанной щебнем парковке. Я сел на бордюр, взял Хейди и поменял ей памперс. Пристегнул Юнна, сонно прикрывшего глаза, на переднем сиденье, пока Линда пристегивала девочек сзади. Мы ездили на большом красном прокатном «фольксвагене». Я сидел за рулем в четвертый раз после получения прав и все, связанное с ездой, вызывало во мне радость. Зажигание, скорость, газ, задний ход, руль. Все было мне интересно. Я никогда не думал, что начну водить машину, я не видел себя в образе водителя, тем большим был мой восторг, когда я обнаружил, что уже час еду по шоссе на скорости сто пятьдесят километров в ровном, почти ленивом ритме: помигать левым поворотником, обогнать, помигать правым, встроиться; дорога сперва шла в основном среди лесов, дальше, после долгого пологого подъема перед крутым спуском, пошли бесконечные поля, невысокие хуторские постройки, живописные рощи и лиственные перелески, с запада неизменно окаймленные синей полосой моря.

— Ого! — сказал я, когда мы въехали на вершину и внизу раскинулся сконский ландшафт во всем его великолепии. — Невозможная красота!

Золотые поля, зеленые буковые леса, синее море. И каждый цвет усилен почти до дрожи светом заходящего солнца.

Никто не отозвался.

Что Юнн спит, я знал. Но этих там сзади тоже сморило, что ли?

Я повернул голову и взглянул через плечо.

Ага, все три спят, глаза закрыты, зато рты открыты.

Внутри меня взорвалась радость.

Она длилась секунду, другую, может, третью. Потом ее накрыла тень, она всегда приходила следом, — мрачный погонщик радости.

Я хлопнул рукой по рулю и стал подпевать музыке. Звучал последний диск Coldplay, хоть он мне и не нравился, но для машины оказался идеальным. Когда-то я пережил такое же настроение, как сейчас. Влюбленный, шестнадцатилетний, я ранним летним утром ехал по Дании в Нюкёбинг, в тренировочный лагерь, и все в машине, кроме меня на переднем сиденье и водителя, спали. Он гонял «Brothers in Arms» — диск группы Dire Straits, который вышел той весной и вместе с «The Dream of a Blue Turtle» Стинга и It’s My Life группы Talk Talk составлял мой саундтрек ко всем важным событиям тех месяцев. Плоский ландшафт, встающее солнце, неподвижность за окнами, спящие люди, такой концентрат радости, что я помнил его двадцать пять лет спустя. Но за той радостью не тянулось тени, она была чистая, беспримесная, неподдельная. Передо мной тогда лежала вся жизнь. Все могло произойти. Все было возможно. Не то теперь. Много всего произошло и дало предпосылки тому, что еще может произойти.

И не только возможностей этих стало меньше. Но и самих чувств. Интенсивность жизни упала. И я знал, что половину ее я уже отмахал, или даже больше. Когда Юнну станет сколько мне сейчас, то мне самому будет восемьдесят. Это уже одной ногой в могиле, если не обеими. Через десять лет мне стукнет пятьдесят, через двадцать — шестьдесят. Так стоит ли удивляться, что за радостью следует тень?

Я помигал и перестроился, чтобы обогнать фуру. Опыта мне не хватало, и я занервничал, чувствуя, что машина упирается против ветра. Но не испугался, страх за рулем я пережил пока только раз, в день экзамена по вождению. Он происходил раним зимним утром; было темно, а я никогда не ездил в темноте. Лил проливной дождь, в дождь я тоже никогда не ездил. А экзаменовал меня инспектор неприятного вида и неприязненно настроенный. Я, естественно, вызубрил все правила проверки на безопасность. Первое, что он сказал, — безопасность пропустим. Очисти запотевшие окна, и довольно. Я не мог сообразить, как сделать это вне отработанной последовательности других действий, и минуты две тыркался по приборной доске, наконец нашел нужное, но забыл включить зажигание, на что экзаменатор отреагировал словами «Но ездить ты умеешь, да?» и с безнадежным вздохом повернул ключ вместо меня. Несмотря на такое блистательное начало, ноги отказывались подчиняться, тряслись и дрожали, и мелкая моторика тоже пропала, так что мы не влились в дорожный поток, а скорее впрыгнули. Темень. Утренние пробки. Проливной дождь. Через сто метров экзаменатор спросил, кем я работаю. Я ответил, что писатель. Он страшно заинтересовался. Оказалось, сам он художник, выставляется, и все дела. Он стал расспрашивать меня, что я пишу. Только я стал было рассказывать о «Всему свое время», как он назвал населенный пункт. Перед нами шла уборочная машина. Указателя было не видно. Он спросил, перевели ли роман уже в Швеции. Я кивнул. Вон! Вон указатель. Но в самом левом ряду! Я вывернул машину и нажал на газ, а он на тормоз так, что мы резко остановились.

— Красный! Ты разве не видишь?! Красный как помидор!

Я не заметил светофора вообще.

— На этом экзамен закончен? — спросил я.

— К сожалению. Если мы вынуждены вмешаться, значит, экзамен не сдан. Хочешь прокатиться дальше?

— Нет. Поехали обратно.

Экзамен тем самым уложился в три минуты. Когда я вернулся домой в половине десятого, Линда посмотрела на меня с интересом и любопытством.