Любовь - [177]

— Уснула?

Линда кивнула.

— Какую ты чистоту навел, — сказала она, остановившись на пороге кухни. — Вина хочешь? У нас еще не кончилась бутылка, которую Сиссель в последний раз привезла.

Первый мой порыв был отказаться, но короткая отлучка из квартиры странным образом смягчила мой настрой по отношению к Линде, и я кивнул:

— Да, пожалуй.

Две недели спустя, вечером, когда Ванья и Хейди скакали вокруг нас, прыгали по дивану и вопили, мы с Линдой, стоя голова к голове, изнемогая от чувств, третий раз в нашей жизни смотрели на голубую линию на белой полоске. Это Юнн сообщил нам о своем приходе в мир. Родился он в конце лета, покладистый и терпеливый с первого дня, всегда готовый посмеяться, даже если вокруг грохочет буря. Нередко он выглядел так, как будто кто-то протащил его сквозь колючие заросли; весь расцарапанный Хейди, — она оставляла на нем отметины при любой возможности, часто под прикрытием поцелуя или дружеского похлопывания по щеке. Мучительное чувство, когда наматываешь километры по городу с детской коляской, так донимавшее меня когда-то, казалось странным и давно изжитым теперь, когда я толкал перед собой по улице потрепанную коляску с тремя детьми и часто еще двумя-тремя пакетами, болтавшимися на ручке; мои щеки и лоб прорезали глубокие, как раны, морщины, а пустые глаза горели яростью, над которой я давно утратил власть. Меня больше не заботило, насколько феминизированно я выгляжу со стороны, теперь мне важнее было доставить детей куда следовало и чтобы по дороге никто из них не сел на землю, отказываясь идти дальше, или не выдумал чего-нибудь еще, что лишит меня плодотворного утра или вечера. Однажды на тротуаре напротив остановилась группа японских туристов и стала тыкать в меня пальцем, как будто я цирковая обезьяна. Они показывали на меня пальцами! Вон идет скандинавский мужчина! Смотрите, потом будете внукам рассказывать.

Я очень гордился своими детьми. Ванья — неистовая и храбрая, никто и представить себе не может, какая в этой худой фигурке ненасытная потребность двигаться, жадно подчинять себе мир с его деревьями, лазилками, бассейнами и просторами, а замкнутость, тормозившую ее пару первых месяцев в новом детском саду, она преодолела настолько, что очередная «беседа о развитии ребенка» касалась уже противоположной проблемы. Теперь речь шла не о том, что Ванья прячется, не вступает в контакт со взрослыми, не бывает заводилой в играх, а наоборот, ее иногда слишком много, как они аккуратно выразились, и она слишком рьяно старается быть первой. «Если говорить прямо, — сказал директор сада, — то она третирует некоторых детей. Но хорошо, что ей хватает проницательности оценить ситуацию и ума — ее использовать, но, — продолжал он, — мы стараемся дать ей понять, что так делать не надо. Да, вы не помните, случайно, откуда она взяла эту песенную строчку — „на-на-на-на-нааа-на“? Может быть, из какого-то фильма? Тогда мы бы показали его в саду и объяснили всем, о чем речь». После предыдущей встречи, где они завели речь о логопеде и толковали Ваньину застенчивость как недостаток и требующий исправления дефект, их мнение интересовало меня в последнюю очередь. Ей только исполнилось четыре, это все пройдет без следа через несколько месяцев… Хейди была не такой оторвой, и она куда лучше владела телом, ей как будто хотелось в нем находиться, не то что Ванье, — ту фантазия могла увлечь куда угодно, а выдумка казалась ей гранью действительности. Ванья бесилась и впадала в отчаянье, если у нее что-то не получалось с первой секунды, и охотно принимала помощь, а Хейди хотела все сделать сама, ее задевали наши предложения помочь, она повторяла попытки, пока не добивалась своего. О, это торжество на лице победителя! На вершину большого дерева на детской площадке она забралась раньше Ваньи. В первый раз она уцепилась за самую верхнюю ветку. А во второй, движимая детской отвагой, забралась на нее. Я устроился на скамейке и читал газету, когда услышал ее вопль: она сидела на конце ветки, не имея за что ухватиться, в шести метрах над землей. Неосторожное движение, и она сверзится. Я забрался наверх и схватил ее, невольно смеясь: зачем ты сюда залезла, чего хотела? При ходьбе она то и дело подпрыгивала, и мне казалось, что это от радости. Она была единственным в семье по-настоящему счастливым человеком, во всяком случае, казалась им и имела данные им быть. Она спокойно выносила что угодно, но не когда ее ругали. Тут губы у нее начинали дрожать, из глаз текли слезы, и ее еще час не удавалось успокоить. Она обожала играть с Ваньей, на любых ее условиях, и ездить верхом. Когда летом в парке аттракционов она восседала на осле, лицо ее пламенело гордостью. Но даже это зрелище не заставило Ванью поменять свое мнение, она больше не будет ни на ком кататься, никогда, ни за что, и тут же сдвинула очки на нос, бросилась на землю перед Юнном и издала такой вопль, что на нас все обернулись. Но Юнну игра понравилась, он что-то крикнул в ответ, и они захохотали.

Солнце уже скатилось к соснам на западной стороне. У неба был тот глубокий синий цвет, который я помню с детства и люблю. Что-то во мне оттаяло, поднялось к поверхности. Но для дела оно не годилось. Прошлое было ничто.