Любовь - [10]

С жарким подали белое вино. На десерт внесли огромный торт с сорока свечками. Зажигая их, директор объяснил:

— К сожалению, я не нашел специальных свечей. Пришлось спуститься в деревню и попросить у священника. Но эти тоже годятся.

Станимиров набрал в легкие побольше воздуха и задул сорок огоньков. Справившись со своей задачей, он взглянул на нас, раскрасневшийся и гордый, мы все захлопали, а директор крикнул «бра-а-ава».

Потом директор убрал свечки, и архитектор нарезал торт. Он сделал это очень умело, прикинув на глаз, как действовать ножом. Словом, нарезал торт профессионально и со вкусом. Каждому досталось по большому красивому куску.

После торта был подан кофе. Станимиров вытащил из бара бутылку коньяка. Пустили и музыкальный автомат. Произошло это довольно оригинально.

— Станимиров, — сказал директор, — музыку закажете?

— Конечно, — ответил Станимиров.

— Что именно?

Станимиров взглянул на меня.

— Пусть выберет дама.

Я с удовольствием подошла к автомату и стала выбирать. Но названия мелодий оказались незнакомыми. Тогда я наугад ткнула в одну. Директор вытащил из кармана монету, опустил ее и нажал кнопку. Как только автомат заработал, директор сделал резкое движение — монета выскочила обратно и повисла на нитке в его руке. Как мне потом объяснили, автомат работал только на жетонах. Все жетоны потерялись или были припрятаны. Лишь один держал при себе директор. Он вытащил ручку и блокнот.

— Станимиров, записываю на ваш счет пять стотинок.

— Запишите сразу пять левов за весь вечер, — ответил архитектор.

— С удовольствием...

Пока разыгрывалась эта сцена, я с ужасом слушала автомат. После плаксивой интродукции еле-еле пробилось два-три такта, потом еще два-три и постепенно зазвучало чистопробное танго. Я взглянула на Станимирова — хотела перед ним извиниться. И увидела, что директор делает ему какие-то знаки. Станимиров встал и с улыбкой поклонился мне.

Эти люди, естественно, не знали, что я не танцую танго. Но как им объяснишь? Тем более что я сама выбрала мелодию.

Под взглядами остальной четверки Станимиров обнял меня, наши пальцы сплелись, и — раз, раз-два, раз-два — мы «закружились в вихре танца».

Я шепнула ему, что прошу прощения за танго. Он посмотрел на меня, улыбаясь своей особой улыбкой.

— Видите ли, девочка, я не умею танцевать эти ваши танцы. Вернее, если я отважусь, на мои жалкие попытки неприятно будет смотреть. По мне, лучше танго ничего и нет...

Он продолжал улыбаться. Лицо его было совсем близко, и я хорошо рассмотрела его улыбку, о которой я упоминала и раньше. Губы у него были четко очерчены, и, когда он улыбался, в лице появлялось что-то очень дружелюбное и в то же время грустное, словно этот человек хорошо понимает, что у тебя на душе, сочувствует тебе и в то же время говорит: «Спокойствие, девочка, все уладится...»

Но, как я уже говорила, я не очень-то доверяю таким улыбкам и даже испытываю в подобных случаях какое-то внутреннее сопротивление. Впрочем, пока мы танцевали, я на эти темы не рассуждала. Мой партнер двигался легко, с верным чувством ритма, хотя с некоторым напряжением, — видно, танцы не были для него таким привычным занятием, как, скажем, для ребят из нашей компании.

— Вы надолго сюда? — спросил архитектор.

Я не ответила. Когда я танцую, мне не хочется ни думать, ни разговаривать. Я танцевала, глядя поверх его плеча, и в самом деле ни о чем не думала. Но он продолжил:

— Хорошо, что вы приехали... Мы уж тут начали дичать... Если вам скажут, что мужчины лучше всего чувствуют себя в мужской компании, не верьте.

— Меня это совершенно не интересует! — сказала я.

Он ответил удивленным: «Гм!»

В молчании мы покружились еще и в молчании закончили танец. Архитектор холодно поклонился мне. Улыбка его исчезла.

Я села в кресло. Тот, который принес цветы, Манасиев, предложил мне сигарету. Пока он держал передо мной зажигалку, рука его слегка дрожала. Он был худой, плешивый и хмурый. Не знаю почему, но я почувствовала к нему симпатию и благодарно кивнула ему.

— Станимиров, заказывайте музыку! — воскликнул директор. — Это ваше право и обязанность...

Архитектор подчинился. Потом он уселся поудобнее, показывая всем своим видом, что больше вставать не намерен. Настроение у него явно испортилось.

В этот раз автомат стал выдавать вальс. Манасиев пригласил меня.

— Я никогда не танцевала вальса.

— Я вас научу, — отозвался он.

Я встала и, разумеется, танцевала лучше своего учителя.

— Зачем вы меня обманывали? Вы превосходно танцуете.

— Танцую я превосходно, — подтвердила я. — Но вальс — первый раз в жизни.

— Пластинки подбирал директор — танго, фокстрот, вальс. И ничего другого.

— Меня удивляет, — шепнула я ему, — почему все должны считаться со вкусом директора?

Манасиев запыхался и сбавил темп.

— Всегда легче, — сказал он, — подчиняться определенному порядку. Коль скоро он установлен, мы можем соблюдать его или не соблюдать. Когда мы решаемся его нарушить, мы волнуемся, и это тоже приятно, по крайней мере вносит в нашу жизнь некоторое разнообразие. Например, по правилам мы должны ложиться в десять, а мы играем и пьем до поздней ночи. Но — тайком. И директор делает вид, что ничего не знает... Запрещено принимать у себя в комнате гостей. А некоторые из нас принимают... И так далее. Но вместе с тем директор — наш абсолютный повелитель. Его музыкальный вкус — наш музыкальный вкус!