Любовь как закладная жизни - [5]

— Вячеслав Генрихович…

— Тебе хоть четырнадцать есть, кроха? — Мужчина глянул на нее скептичным взглядом. — Тебе спать сейчас надо в кровати, под бдительным оком родителей, а не по кабакам шляться. Тем более, таким. Дуй отсюда, пока неприятностей не отгребла по полной.

— Мне шестнадцать! — Уверенно заявила Агния, остановившись прямо перед ним, чтобы Вячеслав Генрихович не мог ее игнорировать.

Он насмешливо изогнул брови на это заявление, и она почувствовала смущение.

— Будет шестнадцать. — Поправилась она со вздохом. Он смотрел с той же насмешкой. — Через пять месяцев. — Честно призналась Агния. — А родителей у меня нет. Погибли. Одна бабушка осталась. Но она… немного не в себе. — Как можно деликатней попыталась описать она состояние единственного родного человека. — А я не хочу попасть в детдом или интернат. И сама позабочусь о себе, и о ней. — Зло и дерзко, чтобы спрятать боль от нахлынувшей тоски по родителям, заявила она.

Что-то во взгляде Вячеслава Генриховича изменилось. Возможно, там появилась жалость. Но сейчас было не до гордости. Агния готова была принять и жалость, если та поможет. А может, Агния просто хваталась за соломинку и обманывала саму себя, ища сострадание там, где не было ничего, кроме безразличия и жестокости.

— Давно сирота? — Его голос оставался таким же безразличным и насмешливым.

— Нет. Месяц. — Она проглотила комок в горле и повыше вскинула голову, стараясь быть наравне с собеседником.

Хотя, видит Бог, это казалось почти невозможным, Вячеслав Генрихович превышал ее ростом головы на две.

Он как-то скупо кивнул и глубоко затянулся, посмотрев на черное небо, затянутое тучами.

— Это тебе не театр, малышка, или где ты там привыкла петь. Это — кабак, и люди тут собираются… особые. Им «Владимирский централ» и Круга подавай. — Он глянул на нее свысока, так, как на пятилетних карапузов, играющих в песочнице, смотрят взрослые.

Наверное, имел право. Она для него, и правда, карапуз.

— Ты хоть приблизительно представляешь, что такое пьяные мужики, привыкшие решать дело кулаками, а то и поножовщиной? И ты собираешься здесь петь? Девочка, не смеши никого. Это уже если не вспоминать о том, что у меня есть певицы, которые сживут тебя со свету, загрызут, чтобы не терять заработок. И которые, не побрезгуют и перепихнуться с клиентом, чтобы лишний рубль получить. Хоть это и запрещено. А что ты будешь делать, если к тебе полезут, если в углу зажмут? Их ведь не остановит, что тебе шестнадцать, без пяти месяцев. — С издевкой заметил он, выпустив облако дыма в ее сторону. — Тебе в куклы играть надо.

Ее бросало то в жар, то в холод от его слов. Было и страшно, и противно, и непонятно, и стыдно отчего-то. Но отступить она не могла.

— Можно подумать, что в ваш круг, только с паспортом пускают! — Огрызнулась Агния.

— «Ваш круг». — Передразнил ее Боров и расхохотался. Грубо, скрипяще. — Ты послушай себя только. Ты что тут делаешь, принцесска? Ни фига же не понимаешь, куда лезешь, да? Думаешь, здесь все так весело и мы в игры играем? Сказок начиталась, веришь в добрых и благородных разбойников? Так их тут нет. — Он хохотнул, затянувшись так, что сигарета выгорела до фильтра. — Небось, понятия не имеешь, с кем разговариваешь. — Вячеслав Генрихович прищурился, глядя на нее. — И не понимаешь, что я могу прихлопнуть тебя сейчас, как муху, одним ударом. А потом развернусь и уйду. И ни фига мне за это не будет. И не вспомню я о тебе, как и о надоедливой мошке.

Он хотел ее напугать. Это было ясно как день. И что скрывать, ему это удавалось просто прекрасно. Агния поверила, поверила каждому слову. Даже тому, что он сейчас с размаху разобьет ей голову, или что там надо разбить, чтоб убить. Глядя на огромные, нескладные ручищи Борова она могла поверить, что ему это не составит трудностей.

Стало так страшно, как еще ни разу за вечер. Так, что захотелось в туалет, и во рту пересохло. И он увидел этот страх в ее глазах так же четко, как любой хищник видит ужас в жертве.

— Дуй отсюда. — Медленно повторил он. Бросил на асфальт окурок и неторопливо затоптал. — И не попадайся мне больше на глаза.

И она ушла. Да, что там, убежала, слыша только грохот сердца в ушах. Заскочила в коридорчик, по которому его догоняла, наскочила на застывшую там Зою Михайловну. И, схватив преподавателя за руку, потащила прочь из этого ужасного места, не обращая внимания на одышку и испуганную дрожь полной и немолодой женщины.

А на следующий вечер — пришла опять, выучив дословно «Владимирский централ» и еще несколько песен из репертуара Круга, Цыгановой и Успенской. Большую часть слов Агния просто не понимала, музыка к песням казалась ей бедной и плоской, и ее коробило от необходимости такое произносить.

Но она решила настойчиво идти к своей цели, веря, что путь осилит идущий.

И приходила опять, и опять, к концу октября выучив едва ли не весь репертуар исполнителей «шансона». После третьего раза Вячеслав Генрихович Боруцкий (наконец-то она поняла, откуда у него это странное прозвище), велел своим людям прекратить ее пускать. Но Агния настойчиво продолжала караулить его под окнами и, рискуя простудиться, распевала песни во весь свой, неслабый голос. Охранники, кажется, вообще, причислили ее к ненормальным и поглядывали как-то настороженно.