— Разве мы не счастливы? — подумала Тони.
Чувство счастья еще владело ею, когда, много позже, она сидела на своей кровати, прислушиваясь к каждому шороху в соседней комнате. День был волшебный… Рассказать бы все Даресу! Конечно, может, чуда и не случится и он не влюбится в нее, но это заставило бы его понять ее побуждения и простить их. Она мрачно поняла, что никаких извинений не может быть. Сидя на кровати, мрачно размышляя об этом и не решаясь что-либо предпринять, она вдруг услышала извиняющийся голос Марии. Женщина по=гречески говорила, что звонила мисс Оливия и просила позвонить ей, когда Дарес вернется домой. Мария очень сожалела, очень-очень, что она забыла передать это раньше.
Тони посмотрела на стенные часы. Всего половина одиннадцатого, но все уже устали. Она слышала, как Дарес спустился вниз. Казалось, прошла вечность, прежде чем она услышала, как он возвращается, и одновременно поняла, что от возмущения у нее просто кипит кровь. Он склонил ее к этому браку, потом обратил на нее внимание, а теперь общается со своей бывшей невестой! Только пусть попробует зайти сюда… Тони одернула себя. В любом случае она должна сделать вид, что ничего не поняла из слов Марии.
Иначе Дарес обо всем догадается. И когда ее муж вошел в комнату, она просто сказала:
— Я устала, Дарес, и думаю, ты тоже. Спокойной ночи… И спасибо за чудесный день.
Он, недоумевая, поднял брови.
— Ты все как-то сразу обрываешь.
— Я сказала, что устала.
— Отказываешь мне, хочешь возобновить прежние отношения? — мягкий голос, которым он это произнес, готов был перейти в обычный жесткий.
— Не очень вежливое выражение.
— Не очень вежливая ситуация.
Он прошел в глубину комнаты и встал рядом с ней, глядя на нее сверху вниз. Ее глаза засверкали от возмущения, а щеки покраснели. Изящная линия шеи Тони исчезала под кружевным воротником ночной рубашки. Его взгляд опустился ниже, туда, где под тонкой, как паутина, мягкой тканью, скрывались еще более великолепные линии ее тела.
— Что случилось, Тони?
Она нетерпеливо вздохнула и сказала:
— Я же сказала: я устала.
Последовала небольшая пауза. Дарес обернулся и несколько странно посмотрел на дверь позади него. Он спокойно, казалось, размышлял.
— Жаль, — протянул он наконец. — А я не устал.
Она сердито посмотрела на него.
— Ты же сам сказал, что устал. Поэтому мы и вернулись так рано… мы все устали.
Довольная улыбка коснулась его губ.
— Ты, моя дорогая Тони, ты меня возбуждаешь… как бы я ни устал.
Кипящая ярость захватила ее. Что сказать, чтобы не отдаваться ему? Она могла бы, конечно, сказать ему, что видела его с женщиной, но, несомненно, это очень странное время для подобных разговоров. Нет, Дарес неглуп; как только она упомянет об Оливии, он тут же поймет, что она поняла все слова Марии.
— Я предпочла бы, чтобы ты ушел, — холодно сказала она, каким-то чудом сдерживая готовую вырваться ярость.
— Но я собираюсь остаться!
— Я буду с тобой драться!
Несмотря на эту отчаянную угрозу, на глаза ее навернулись слезы.
— Хорошо. Я уже как-то говорил, что мне это нравится, — медленно проговорил он и легким щелчком выключил верхний свет, оставив гореть только мягкую ночную лампу под розовым абажуром. — Я не верю, что тыбудешь драться со мной, Тони, но мы сейчас посмотрим, — засмеялся он и бросился на нее.
И Тони не смогла ему отказать. Несмотря на то, что ее душила ненависть к этой неизвестной ей женщине, что она неистово ревновала Дареса, она не смогла отказать его порыву. Она обвила ногами его талию и почувствовала, как нечто твердое вкрадчивыми толчками погружается в нее, наполняет ее, заставляет трепетать в унисон с этими толчками. Она почувствовала, как ее переполняет счастье обладания этим роскошным, неутомимым мужчиной, и еще выше подтянула колени, раскрываясь, в инстинктивном желании вобрать его в себя еще глубже… и глубже… и глубже…
Со склона холма доносился детский смех, и Тони улыбнулась, услышав его, входя в дом сестры.
— Они на вершине холма, — ответила Тони на вопрос Пэм, не видела ли она где-нибудь детей. — Странно, что ты не слышишь их.
— Я была занята в глубине дома… А, да, теперь слышу.
— У тебя здесь действительно прекрасное местечко.
Тони прошла за Пэм в сверкающую чистотой кухню и села.
— Как дела на работе?
Пэм ответила, что все пока отлично и шеф прекрасно понимает ее положение. Ей надо было как-то приспособить часы работы, чтобы успевать забегать домой, так как скоро у детей должны были начаться рождественские каникулы.
— Я не могу сократить часы работы. Это было бы злоупотреблением его расположения ко мне. Но с его стороны очень благородно, что он сам беспокоится об этом. Не правда ли?
— Правда, Пэм. И я очень этому рада. Было очень тяжело видеть, в каком ты была положении, и знать, что помочь не можешь. Я думала, что ты в конце концов здорово заболеешь.
Пэм улыбнулась. Ее привлекательность снова стала видна, а тень печали, которая до этого только увеличивалась в ее глазах, теперь почти совсем исчезла.
— Да, это было тяжелое положение. Тяжелая работа; казалось, что у меня и секунды нет для себя самой, и дети начинали меня сильно беспокоить. Я очень благодарна твоему мужу, Тони.
