Серый, цвета милицейской рубахи, подмалевок рассветного неба окраины, прямоугольные, грязноватых оттенков пятна белого и желтого, подгорелый запах жилья, кухня, мать. Почему я не открыл глаза, когда ты уходила? Почему не спросил имени? И кто теперь вышьет цветок на моих джинсах? Мать била меня по лицу, а я, облизывая распухшие, истерзанные твоей любовью губы, прикрываясь от пощечин, вдыхал твой, дотлевавший на пальцах запах и улыбался, не ведая еще, что долгие-долгие годы буду пытаться вернуть эту ночь, заманивая в темные углы - в подвалы, чердаки, подворотни - твоих джинсовых, пахнущих юным потом ровесниц, чтобы снова и снова убеждаться в тщете усилий вернуть время... Но не вернуть ни Леннона, ни Хендрикса, ни тебя... и тогда, в гневе и ярости одним точным ударом в сердце (теплая костяная ручка, клинок из немецкой стали) я превращаю живое в мертвое и, обнимая обмякшую, набитую бессмысленными скользкими внутренностями, уже никому не нужную куклу, плачу о невозвратной юности Адама, однажды познавшего рай: DON'T LET ME DOWN, единственная моя, я верю, ты еще вернешься ко мне.