Любовь и злодейство гениев - [82]
«Несколько месяцев назад я прочел вашу книгу о Поле Клоделе. Глава, посвященная Камилле Клодель, пробудила во мне воспоминания детства. Камилла Клодель жила в нижнем этаже дома 19 на набережной де Бурбон, в котором пятьдесят пять лет занимался медицинской практикой мой отец. В глубине двора был сад, принадлежавший Морису Мэндрону […] Двор был местом моих игр. Родители запрещали мне ходить к Камилле Клодель, с которой мы были в каком-то отдаленном родстве. Они боялись пускать меня в это логово, где между бюстами, заросшими девственным лесом паутины, шныряла добрая дюжина кошек.
Но соблазн запретного плода, подкрепляемый моей любовью к кошкам и обещаниями угостить вареньем, побуждал меня преступать запрет. Там я получил первые уроки психиатрии, и всякий раз, как говорю или пишу о параноидальном психозе, не могу не вспоминать мою соседку, простоволосую, в белой кофте, толкующую об „этом мерзавце Родене“, который рисовался моему десятилетнему воображению неким мифологическим персонажем».
Достаточно также почитать последние письма Камиллы Клодель на свободе и те, что она писала в больнице, причем в первые месяцы пребывания там, когда рано было говорить о заразительном влиянии долгого общения с сумасшедшими, чтобы убедиться в разрушительном воздействии навязчивой идеи о роденовских интригах: весь мир ее преследует, миллионные состояния наживаются врагами на ее работах. Так всегда бывает, невротизированные личности уже не могут принять помощь и любые другие проявления человеческого тепла. Они убеждены во враждебности к себе других людей.
«Самое главное для художника — быть взволнованным, любить, надеяться, трепетать, жить. Быть, прежде всего, человеком и только потом — художником».
(Огюст Роден)
Очень показательны в этом отношении выдержки из письма, написанного Камиллой брату Полю примерно в 1910 году:
«Не вози мои скульптуры в Прагу, у меня нет ни малейшего желания выставляться в этой стране. Публика такого пошиба меня нисколько не интересует. Хотелось бы поскорее получить премию за „Аврору“, пусть всего пятнадцать франков, я бы ее забрала в следующем месяце и попыталась продать. Пришли мне ее как можно скорее. Ты прав, закон бессилен против месье Эбрардта[20] и подобных ему бандитов, единственный аргумент для таких людей — револьвер. Вот это было бы дело, потому что, учти, если оставить безнаказанным одного, это придаст наглости другим, которые бессовестно выставляют мои работы и делают на них деньги под руководством месье Родена. Но забавнее всего то, что он позволил себе выставить в прошлом году в Италии „Аврору“ — вовсе не мою, но с моей подписью — и добился для нее золотой медали, чтобы поиздеваться вдоволь.
Теперь я его поймала. Негодяй всяческими способами прибирает к рукам все мои скульптуры и раздает своим дружкам — модным художникам, а они его за это осыпают наградами и аплодисментами. По возвращении он нажил триста тысяч франков на гобеленах. Он знал, что делал, когда сговорился с Колленом, чтобы заставить меня приехать в Париж. Моим пресловутым талантом он сполна попользовался!»
Если верить Камилле, это Роден добился ее заточения, чтобы слава былой подруги не затмила его собственную. Нет пощады и старым друзьям: Филипп Бертело, генеральный секретарь Министерства иностранных дел, из уважения к Полю Клоделю вошедший в состав семейного совета, созданного после помещения Камиллы в больницу, — тоже соучастник заговора.
Испепеляющая ненависть Камиллы не пала лишь на Эжена Бло и Поля Клоделя. У ближайших друзей не оставалось сомнений в серьезности ее заболевания. Приведем цитату из письма Матиаса Морхардта Родену от 5 июня 1914 года:
«Я виделся с Филиппом Бертело, которому сугубо конфиденциально сообщил о том, что вы хотели бы сделать для несчастной и замечательной художницы. Он со всей деликатностью наведет справки о положении дел, а мы оба к вам придем, как только все выясним. Но я настоятельно убеждал Филиппа Бертело, что мы должны сосредоточить свои усилия в первую очередь — ввиду призрачности всякой надежды на выздоровление — на том, чтобы воздать должное ее великой памяти».
3 августа 1914 года жирные заголовки в газетах гласили:
«Европа в состоянии войны! Убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда и его жены в Сараево дало австрийцам повод объявить войну Сербии, а потом Германия объявила войну России и Франции».
Через два дня германские войска оккупировали нейтральную Бельгию, а Великобритания в ответ начала войну с Германией. Это выглядело совершенным безумием, но за неделю почти все европейские страны оказались в состоянии войны друг с другом.
А еще через некоторое время против Германии уже воевала Япония, а немецкие самолеты бомбили Париж. Еще через месяц война развернулась в полную силу…
В сентябре 1914 года Камиллу перевели на юг Франции в Мондеверг, находящийся на территории коммуны Монфаве близ Авиньона. Там ее определили в психиатрическую клинику, которую ей уже не суждено будет покинуть.
До последних дней ясно осознавая свое положение, она долго не оставляла попыток добиться освобождения и тайком пересылала призывы о помощи родным и знакомым: брату, матери, своей подруге детства Мари Пайетт, Эжену Бло. Ее письма полны несообразностей, порожденных психозом и манией преследования.
