Любовь и верность - [32]

Подбородок у Алека был чудесный, с едва заметной ямочкой. Неудивительно, что он старался прикрыть ее, – из-за этой ямочки он казался таким ранимым. Но из-за того, что находилось между его ресницами и этой ямочкой, Алек был обречен на любовь женщин.

Но только не на любовь его девочки-жены, и в этом прятался корень его проблем.

Мэри никогда так не целовали, но инстинктивно она понимала, что этот поцелуй – еще не предел. Есть что-то более глубокое. Более темное. Что-то, что заставит ее потерять голову и забыть о том, чтобы сказать «нет». Сказать: «Остановись!»

Мэри уже была готова прервать поцелуй, но опасалась того, что у нее может никогда больше не появиться такого же шанса. Он – барон. Бароны обычно не рвутся целовать таких женщин, как она. Да он и не собирался этого делать, пока она не повернулась к нему, когда он хотел наградить ее невинным, легким, дядюшкиным поцелуем в щечку. Но она не была его племянницей, она видела его обнаженные бедра, так почему бы не сделать еще один шажок дальше?

Мэри никогда прежде не видела мужских бедер, не считая бедер ее племянников, но они не были покрыты черной порослью и не смахивали на стволы деревьев. Она чувствовала запах крахмала, исходивший от его рубашки, аромат его одеколона и – да, легкий лимонный аромат, когда втирала мазь в его кожу, покрывшуюся пузырями. Их отношения дошли уже до такой степени неприличия, что один маленький поцелуй не мог ничего испортить.

Приличия, приличия, приличия… Мэри так и слышала голоса своей покойной матери, мисс Эмброуз, своей невестки Филлис, тети Мим. Вся ее жизнь скована предостережениями и обязанностями.

Черт бы побрал предостережения и обязанности! Черт бы побрал нормы поведения и морали!

Глубоко вздохнув, она качнулась вперед и тут же услышала мучительный стон Алека Рейнберна. Похоже, ему нравилось то, что она делает своими губами, и Мэри расстаралась еще больше. Правда, она не была уверена в своих женских умениях, но у Алека наверняка хватает опыта на них обоих. Она позволила ему вести ее, нежно скользить языком по ее языку и с готовностью отражала каждую его атаку, каждый толчок. В награду его рука обвила ее тело и так крепко прижала ее к его груди, что между ними нельзя было бы просунуть и визитную карточку. Ее груди как-то странно заныли, и она никак не могла вдохнуть в легкие достаточное количество воздуха, чтобы не испытывать небольшого головокружения.

Хотя это всего лишь результат тугого шнурования. Нет, это грандиозно! Миры, языки и зубы сталкивались. Теперь-то Мэри понимала, что имели в виду авторы этих глупых романтических книг, которые Харриет давала ей почитать, когда ставили в них многоточия. И Мэри тоже ставила-ставила-ставила точки, положив руки на плечи Алека и закрыв глаза, лишь ее веки чуть трепетали. Ей не нужно было больше смотреть на него, она хотела лишь чувствовать его искусство поцелуев, когда, забыв о своих сомнениях, Алек целовал ее так, словно она – единственная в мире женщина. Даже мысль об этом смешна – Мэри не сомневалась, что он знавал более уверенные, более опытные поцелуи, но кто она такая, чтобы спорить? Она была не в состоянии мыслить ни прямо, ни витиевато.

Жарко. Жестко. Влажно. Скользко. Грубо. Слов больше не осталось. Ее словарного запаса не хватает. Она упала на кровать, и он оказался рядом, одна его большая рука сжала ее грудь, скрытую под шелком, а другая – зарылась в ее волосы. Придется ей снова делать прическу, прежде чем она пойдет к тете Мим…

О, ей не хочется видеть кого-то, идти куда-то… Никогда! Это так…

Ее губы изогнулись. Так… непрофессионально. Неправильно. Чудесно.

Однако, возможно, Алек услышал первые два слова, но не последнее, потому что, откатившись в сторону, пробормотал слово, которое она никогда не решалась не только произнести, но и подумать о нем.

Алек лежал на спине, глядя в потолок. Вид у него был одновременно яростный и смущенный. Мэри заметила, что он прижал подушку к своему естеству. Сев, она разгладила лиф. Вместо этого ей очень хотелось расстегнуть донимавшие ее зудом кружева, но у Алека и без того такой несчастный вид. Не стоит больше искушать его – и себя тоже.

– Ни к чему извиняться, милорд, – быстро проговорила Мэри. – Мне было очень приятно. И в этом только моя вина. Это я заманила вас, видите ли. – Скорее она заманила себя: когда Алек наклонился к ней, она сделала первое, что пришло ей в голову, – приоткрыла рот. Это было так естественно. Так правильно, хотя, конечно, ничего правильного в этом нет.

Егорот приоткрылся, но он не издал ни звука.

– Когда вы хотели поцеловать меня в щеку, я повернулась к вам лицом. И вы не смогли сдержаться. Прошу извинить меня за мою слабую попытку обольщения. Точнее, это не было обольщением. Мне был просто нужен пристойный… – или непристойный – …поцелуй. Только поцелуй и ничего больше. – Мэри едва заметно кивнула на подушку, которую Алек до сих пор сжимал в руке с таким отчаянием, словно она была спасательным кругом, а он – утопающим. – Вы должны понять, что из-за моего прошлого мой опыт в таких делах весьма… ограничен. А после того что произошло сегодня, после всех этих странных совпадений, я подумала: а что в этом плохого? Это же всего лишь поцелуй. – Честно говоря, ей приходило в голову не только это.