Любовь и удача - [11]

Зато у нас у всех были синие глаза; только сегодня у Иэна они выглядели особенно яркими, потому что их оттенял синяк (моя работа). Выглядел он болезненно. И значительно. Как жирная точка в конце мучительного предложения.

Внезапно лицо Иэна озарила улыбка, и у меня защемило сердце. Дело в том, что Иэн всегда улыбается искренне. Он никогда не притворяется, будто ему весело. Рассмешишь его – значит, правда хорошо пошутил. Рассердишь – значит, правда повел себя как дурак.

Какая же я дура.

Во мне нарастало отчаяние, и я вскочила с дивана с книгой под мышкой. Мне нужен был свежий воздух. Срочно.

Как только мама отвлеклась на разговор с матерью жениха, я бросилась во двор через танцпол, скользя вдоль стены.

Там я остановилась и сделала глубокий вдох. Если бы я сама писала путеводитель по Ирландии, первую же главу уделила бы запахам. Смеси недавнего дождя, влажной земли и некоего секретного ингредиента – вроде лишней щепотки мускатного ореха на французском тосте, тайный рецепт которого мы с папой разрабатывали и совершенствовали все выходные на Четвертое июля.

А вдруг папа обо всем узнает?

Я не позволила себе зацикливаться на этом вопросе и поспешила вниз по лестнице, мимо чаши фонтанчика с переливающейся через край дождевой водой. На дорожку крест-накрест падали блики от желтых ламп, весело потрескивающих там, где их висело чересчур много. В щелях на каменном тротуаре мерцали лужицы, а воздух веял безупречной прохладой и бодрил. Ну как можно настолько отвратительно себя чувствовать в таком красивом месте?

Я впилась ногтями в ладони, сдерживая нарастающую боль в груди. Не знаю, какие воспоминания меня на самом деле мучили: о Кабби или об идиллической картине у меня голове, где мы были счастливы вместе? Мечты у меня всегда были одинаковыми. В середине сентября, через недельку-другую после начала учебного года, когда все уже немного обвыклись, мы шли бы по коридору, его рука лежала бы на моей талии, и мы увлеченно болтали бы, не замечая никого вокруг. А остальные шептались бы: «Это Эдди Беннетт. Они так мило вместе смотрятся! Да. Странно, что раньше мы ее не замечали».

Что ж, кое-что из этого сбудется. Я уже вижу, как все шепчутся у меня за спиной, но говорят совсем не то, о чем я мечтала.

Наконец я дошла до увитой плющом беседки в дальнем конце сада – укрытия вроде библиотеки, только на свежем воздухе, – и села там, скрестив ноги. Под строгую юбку выданного мамой платья подуло холодом. Я проверила телефон и чуть не ахнула, увидев новое сообщение:

ТЫ ГДЕ??????????????????

Лина.

Лина и восемнадцать вопросительных знаков. Я на всякий случай дважды их посчитала. Это был очень-очень плохой знак. Обычно Лина писала, как школьная учительница из девятнадцатого века, которая впервые увидела телефон: каждое предложение начинала с большой буквы, не пренебрегала точками, смайликов почти не добавляла. Восемнадцать вопросительных знаков для Лины – чуть ли не богохульство. С таким же успехом она могла бы встать посреди службы в церкви и начать выкрикивать ругательства в мегафон. Она не просто сердилась: она была в бешенстве.

Я нажала «ответить» и поспешно вбила максимально размытый ответ: «Извини, сейчас не могу разговаривать. По уши в свадьбе:(».

У меня все лучше получались размытые ответы. И избегать звонков я научилась мастерски. Грустный смайлик посмотрел на меня с осуждением.

– Что? – огрызнулась я. – Между прочим, я не отвечаю на ее звонки по уважительной причине.

Я не говорила с Линой, потому что не могла. Она слишком хорошо меня знала и сразу поняла бы по голосу, что дело нечисто, а я не желала – категорически не желала – рассказывать ей про Кабби по телефону. Уж лучше пусть Лина осуждает меня вживую, лицом к лицу. Я многим хотела с ней поделиться. Она ничего не знала о Кабби, так что придется пересказать события всего лета.

Осталось только прилететь в Италию, разобрать чемодан и излить душу, ничего не утаив. Я уже знала, как Лина отреагирует. Сначала придет в ужас, потом растеряется, а потом ее внезапно посетит гениальная идея, как мне пережить будущий год, и она примется убеждать меня в том, что все образуется.

По крайней мере, так я себе это представляла.

* * *

Кабби впервые заговорил со мной на пятый день после нашего переезда в Сиэтл. Я готовила вафли. Точнее, взятку в виде вафель, и давалось мне это нелегко. Арчи с Уолтером отвечали за распаковку коробок на кухне и каким-то образом умудрились превратить ее в пещеру ужасов, полную ловушек. Я споткнулась о хлебопечку, уронила целую коробку яиц, а на голову мне упала упаковка пергаментной бумаги. Но когда тесто разлилось по форме и от вафельницы пошел ароматный дымок, я подумала: «Оно того стоило!»

Я втянула носом воздух. Вафли должны были получиться идеальными. Это был мой пропуск на утреннюю прогулку, куда Иэн наотрез отказывался меня брать. Ну кто будет кричать «Пошлавонотсюда!» человеку с целой тарелкой горячих вафель? Даже если этот кто-то хочет произвести впечатление на своих новых друзей.

– У тебя тесто в волосах.

Вот первое, что мне сказал Кабби Джонс. Согласна, звучит не очень романтично, но мне тогда было всего двенадцать, и я еще не понимала, чем Кабби привлек мое внимание. Еще не знала, как назвать это чувство.