Любовь и Тьма - [95]

— Жалко, что у нас не медовый месяц, — заметила очарованная лечебницей Ирэне; она боялась, что связной, который должен был переправить их через границу, появится слишком рано.

Измученные поездкой, они легли на приютившее их грандиозное ложе, крепко обнялись и тут же потеряли представление о времени. Их разбудили первые лучи раннего солнечного утра С облегчением Франсиско заметил, что Ирэне стала выглядеть намного лучше и даже заявила, что зверски хочет есть. Они занялись любовью, радостно, но осторожно, потом оделись и вышли подышать свежим горным воздухом. Неизменное движение обитателей к термам начиналось очень рано. Пока остальные лечились, юноша и девушка посвящали время любви: они украдкой целовались и клялись друг другу в верности. Они одаривали друг друга любовью, когда гуляли по крутым тропинкам, ведущим к вулкану, когда сидели на благоухающем травяном ковре леса, когда что-то шептали друг другу среди желтых спиралей сернистого тумана, и это продолжалось бы вечность, если бы в полночь не появился горец в грубых кожаных ботинках, черном пончо и широкополой шляпе Он привел с собой трех лошадей и мула и сообщил плохую весть:

— Полиция напала на ваш след. Вам сейчас же нужно уходить.

— Кого взяли? — спросил Франсиско, опасаясь за брата, за Марио или еще за кого-нибудь из близких.

— Никого. У администратора гостиницы, где вы останавливались позавчера, вы вызвали подозрение, и он настучал на вас.

— Ты можешь ехать верхом, Ирэне?

— Да, — улыбнулась она.

Для того чтобы тряска не так мучила ее, Франсиско плотно обмотал ее талию широким поясом. Уложив на лошадей вещи, они гуськом двинулись в путь по едва заметной тропинке, ведущей к заброшенному перевалу между двумя пограничными постами: это был старинный, забытый ныне контрабандный маршрут. Когда тропинка совсем растворилась среди зарослей неукрощенной природы, проводник ориентировался по зарубкам на деревьях. Не в первый и, конечно, не в последний раз он ходил по этой извилистой тропе, спасая беглецов. По обе стороны тропы, как бдительные стражи, путешественников оберегали высоченные лиственницы, мирты, дубы и каучуковые деревья, густая листва которых местами смыкалась, образуя в вышине непроницаемый зеленый купол. Они шли не останавливаясь несколько часов. В течение всего пути им не повстречался ни один человек: их окружало бескрайнее, холодное и влажное одиночество этого лесного лабиринта, и казалось, лишь они одни пробираются по его запутанному узору. Вскоре они смогли потрогать пятна снега, оставшегося после зимы. Они вошли в стелющиеся над землей низкие облака и словно окунулись в неосязаемую пену, стирающую с лица земли весь видимый мир. Когда они вынырнули из облаков, их глазам внезапно предстала величественная картина горной гряды, уходящей темно-лиловыми вершинами в бесконечность, с увенчанными ослепительной белизной вулканами, с пропастями и ущельями, ледяные склоны которых летом оттаивали. Иногда на глаза попадался крест, отмечавший место, где, сломленный отчаянием, какой-нибудь путник расстался с жизнью; здесь горец с почтительным достоинством осенял себя крестным знамением в знак упокоения души.

Проводник ехал впереди, за ним — Ирэне, и замыкал группу Франсиско, не спуская глаз с возлюбленной, чтобы не упустить малейшие признаки ее усталости или боли, но девушка не давала повода для беспокойства. Спокойно отдавшись поступи мула, она любовалась окружавшей ее восхитительной природой, в то время как душа ее обливалась слезами. Девушка прощалась со своей родиной. У нее на груди хранился мешочек с землей из ее сада, — ей дала его Роса, чтобы посадить незабудки по ту сторону моря. Она думала о том, как много ей приходится терять. Она больше уже не пройдет вновь по улицам своего детства, не услышит мягкий говор креольского языка, не увидит силуэт гор на вечернем небосклоне, не заслушается пением рек, не будет жадно вдыхать аромат базилика,[64] долетающий из кухни, и запах дождя, когда влага испаряется с крыши ее дома Она теряла не только Росу, свою мать, друзей, работу и свое прошлое. Она теряла родину.

— Моя страна… моя страна… — говорила она сквозь слезы. Франсиско пришпорил коня и, поравнявшись с ней, взял ее за руку.

Когда наступила ночь, они решили сделать привал: в темноте, в этом лабиринте гор, крутых склонов, страшных ущелий и бездонных пропастей продвигаться вперед было нельзя. Опасаясь, что рядом с границей может быть патрульный дозор, развести костер они не осмелились. Проводник достал из своих запасов вяленое мясо, галеты и водку. Завернувшись в толстое пончо, они, обнявшись по-братски, расположились рядом с лошадьми на ночлег, однако холод пробирал их до костей. Всю ночь под пепельно-траурным небом, словно усеянным черным льдом, их колотила дрожь, а вокруг слышались шорохи, шепот, легкое посвистывание, бесконечные голоса леса.

Наконец рассвело. Заря ширилась, словно огненный цветок, и мрак медленно отступал. Небо прояснилось, и впечатляющая красота окружающего пейзажа предстала перед ними как новорожденный мир. Они встали, стряхнули иней с одеял, размяли затекшие тела и, чтобы взбодриться, допили оставшуюся водку.