Любовь и Тьма - [8]
Доход от немногих учеников позволял хоть как-то сбалансировать их бюджет и давал возможность скромно жить и даже помогать Хавьеру. Старший сын мучился в тисках беспросветного безденежья: не на что было содержать жену и троих детей. Уровень жизни семьи Леаль упал, как это случилось и со многими другими семьями их круга Они отказались от абонементов на концерты, от театров, книг, пластинок и других развлечений, доставлявших им радость. Позже, когда стало ясно, что Хавьер не сможет найти работу, отец решил достроить еще пару комнат и ванную во дворе, чтобы жить всем вместе. В конце недели трое братьев клали кирпичи под руководством профессора Леаля, черпавшего свои знания из учебника по строительству, который он купил на книжном развале. Поскольку в этой области ни у кого не было никакого опыта, а в учебнике нескольких страниц не хватало, результат можно было предвидеть: после завершения строительства у сооружения оказались кривые и неровные стены, но их убожество они рассчитывали закрыть плющом. Хавьеру претила мысль жить за счет родителей: гордый характер достался ему по наследству.
— Где едят трое, хватит и восьмерым, надо только уметь быть бережливым, — сказала Хильда Если она принимала какое-либо решение, оно, как правило, обжалованию не подлежало.
— Сейчас трудные времена, сынок, мы должны помогать друг другу, — добавил профессор Леаль.
Несмотря на трудности, он был доволен жизнью и считал себя абсолютно счастливым человеком; с юных лет пожирающая его революционная страсть определила его характер и образ мыслей. Он много времени, энергии и средств тратил на распространение своих идеологических воззрений. Всех троих сыновей он воспитал в соответствии со своим учением, и с малолетства они уже были обучены работе в подпольной типографии, которая находилась на кухне, и с их помощью распространял обличительные листовки у заводских ворот, за спиной у полицейских На всех профсоюзных собраниях Хильда всегда была вместе с ними: в руках у нее мелькали неустанные спицы, а моток шерсти прятался в лежащую на коленях сумку. Пока ее муж спорил с товарищами, она, безразличная к бурным политическим дискуссиям, погружалась в свой тайный мир: вновь переживала свои воспоминания, словно вывязывая былые впечатления, и воскрешала самые сладкие ностальгические образы. Благодаря длительному и спокойному процессу отбора ей удалось вытеснить из памяти большую часть прошлых огорчений и оставить только счастливые воспоминания. Она никогда не говорила о войне, не напоминала о похороненных ею покойниках, о своем несчастном случае или долгом пути в изгнании. Знакомые относили такое избирательное свойство ее памяти за счет удара: еще в молодости ей проломили голову, — но профессор Леаль по едва заметным, понятным только ему признакам подозревал, что она помнит все. Просто она не желала вновь взваливать на себя бремя минувших утрат, поэтому и не упоминала о них, отменив их молчанием. Его жена следовала за ним по всем выпавшим на их долю дорогам, и сейчас он не мог представить своей жизни без нее. Она плечом к плечу шла с ним на уличные демонстрации. В тесном согласии они растили детей. Она помогала и другим, более нуждающимся, проводила ночи под открытом небом во время забастовок, а с утра шила одежду на заказ, когда зарплаты мужа не хватало. Одинаково преданно она шла за ним на войну или в изгнание, а когда его арестовали, носила в тюрьму горячую еду; спокойствие не покинуло ее и в тот день, когда у них описали мебель, а хорошее настроение не испортилось, когда она, дрожа от холода, спала на палубе третьего класса, на корабле, набитом беженцами. Не прекословя ему ни в чем, Хильда примирилась со всеми экстравагантностями мужа — а их у него было немало, — ибо за столько лет совместной жизни ее любовь к нему не только не уменьшилась, но выросла еще более.
Много лет утекло с тех пор, как в небольшой испанской деревне, затерянной среди виноградников на крутых холмах, он попросил ее руки. Хильда ответила, что она католичка и такой думает оставаться и впредь; она ничего лично не имеет против Маркса, но его портрета у изголовья не потерпит, а дети ее получат крещение, дабы не умереть нехристями и не попасть в ад. Профессор логики и литературы был пламенным коммунистом и атеистом, но в этом случае интуиция его не подвела: он понял, что ничто в жизни не изменит мнение этой розовощекой и хрупкой девушки со сверкающими глазами, — он влюбился в нее бесповоротно, поэтому следовало, по всей вероятности, заключить договор.
Сошлись на том, что брак будет церковный, — в те времена это был единственно законный способ супружества, — дети получат причастие, но пойдут учиться в светские школы; он будет давать имена сыновьям, она — дочерям, а на их могиле будет стоят не крест, а надгробная плита с надписью специального содержания, составленной мужем. Хильда приняла предложение: этот худощавый мужчина с пальцами пианиста и горячей кровью отвечал ее идеалу мужчины. Свою часть договора он выполнил с присущей ему скрупулезной честностью, но Хильда не отличалась подобной правильностью. Когда появился на свет первенец, муж был на войне,
