Любовь и так далее - [9]
ОЛИВЕР: А потом, а потом… в старое доброе время по Гринвичу.
Вот ведь забавно: мы говорим «старое доброе время». А ведь время совсем не доброе. Оно норовистое и злое. Да, время именно злое. И капризное. Капризная субретка-обманщица — Время. Большую часть твоей жизни она еле-еле волочит ноги и надувает губки, а потом — когда наступает «счастливый час», тот лучезарный момент, когда удача и радость все-таки посетили твой скромный дом, — она проносится мимо, как официантка на роликах. Возьмем, к примеру, счастливый час, который начался в то мгновение, когда я благоговейно преклонил колени и поклялся к любви и верности ma belle.[33] Откуда мне было знать, что все это счастье закончится в тот достославный момент, когда мыс вами расстались в последний раз? И кто знает, когда эта кокетливая шалунья с подносом над головой снова объявит счастливый час? Признаюсь, когда мы вернулись в Англию, первое время все было плохо — пресно и плоско, как равнины Голландии. А потом появилась Мари. То есть, сначала благовещение о Мари, а потом и сама Мари. Она — наша маленькая Сингапурская петля. Сингапурская Петелька.[34]
Да и потом тоже было немало веселья на нашей ярмарке, шумного плеска у водопоя. Иными словами, поводов для депрессии все равно хватало. Смерть отца, например. Это был действительно тяжкий день. Безысходный. Вдумчивые энциклопедисты, специалисты в душевных расстройствах, серьезные калибровщики Angst'a[35] сделали вывод, что стресс от смерти отца сродни стрессу от переезда на новую квартиру. Может, они это определили другими словами, и тем не менее. Что касается лично меня, то я больше переживал не за потерю отца семейства, а за потерю ковра на лестницу и настольной лампы с утенком Дональдом на абажуре.
И не надо делать такое лицо. Вы же не знаете моего папеньку, правда? Но если вдруг — я сомневаюсь, конечно, но вдруг, — вы его знаете, то все равно, он был не вашим отцом, а моим, старый подлюга. Бил меня хоккейной клюшкой буквально с самого раннего детства, едва меня отняли от груди. Или это была не клюшка, а бильярдный кий? И все потому, что я был очень похож на мать. Все потому, что она умерла, когда мне было шесть лет, и отец не мог смотреть на меня спокойно — сразу же вспоминал ее. Мое с ней сходство его задевало. О, предлоги всегда находились: моя нарочная дерзость и наглость — и ненарочная тоже; скажем так, наглость экспромтом, — плюс мои усердные пироманские поползновения, но я-то всегда понимал, в чем дело. Он был холодным, бесчувственным человеком, мой папенька. Холодным, как рыба. Этакий старый палтус. Он курил трубку, чтобы скрыть рыбный запах. А потом, в один прекрасный день, его чешуя высохла, а жабры затвердели, как засохшие рисовальные кисточки. В завещании он выразил пожелание, чтобы его кремировали, но я устроил ему роскошные похороны на перекрестке дорог с колом в сердце — чтобы уже наверняка.
Свое «поместье» — это я так с иронией говорю, «поместье», на самом деле делянка под огород: речь о медных грошах, а не о золотых муидорах,[36] — он оставил Софи и Мари. Особо оговорив, чтобы вышеупомянутого Н. Оливера Рассела даже и близко не подпускали к мулле. Он также оставил письма своим вышеупомянутым внучкам, где объяснил — почему. Конверты, скажем так, были слегка осмолены.
Внутри была жуткая смесь магического реализма и откровенного пасквиля. Ради детей я их выбросил в ближайший oubliette.[37] Жена меня опозорила — она плакала на похоронах. Очевидно, что в садке для престарелых рыбешек, где монсеньор Палтус влачил свои годы заката, имела место локальная вариация мировой скорби, и в крошечной раке для мощей было с верхом костей-имплантантов и зубных протезов, вопиющих о вере в воскрешение тела Волнующая концепция в лучшие времена, но в тот конкретный момент — трансцендентально кошмарная. Джилиан, без сомнения, находила все это странно трогательным. Вот она и рыдала, хотя я очень просил ее успокоиться. Потом, вернувшись в садок для престарелых рыбешек, мы долго выслушивали проникновенные речи об отчаянных папиных подвигах с ходильной рамой и калоприемником. Я тоже сказал свое слово. Как это обычно бывает, отделался общими фразами.
Кажется, я слегка уклонился в сторону? Ну, таковы преимущества устного повествования. Не ругайте меня, пожалуйста, в последнее время я такой стал впечатлительный. И требую деликатного обращения. Итак. Подведем краткий итог последнего десятилетия á la façon de Стю.[38] Мы уехали из Франции. Джил увезла нас туда; Джил увезла нас обратно. Я уже, кажется, говорил, что в любом браке один — обязательно спокойный, а второй — агрессивный? Наш маленький пряничный домик в деревне продали какому-то скупердяю-бельгийцу. Увы, не кому-то из шести знаменитых. Что было дальше, вы догадаетесь без труда. Как сказал бы Стюарт, человек из рекламного ролика о страховании жизни: когда ты уходишь с рынка недвижимости, вернуться назад будет сложно. Тут ты прав на все сто, Стю-малыш. Идиллическое, согретое солнцем пристанище в Лангедоке с большим окультуренным огородом «потянуло» в денежном эквиваленте на пятьдесят процентов хибарки с трубой на окраине Лондона, о размерах которой мне даже стыдно упоминать. Без компаса отсюда не выберешься — у нас тут даже почтальоны теряются. Иногда проезжает автобус — если кто-нибудь из разозленных местных решается на угон и под угрозой физического насилия заставляет водителя исполнить свои непосредственные обязанности.
Лауреат Букеровской премии Джулиан Барнс – один из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии, автор таких международных бестселлеров, как «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «История мира в 10/2 главах», «Любовь и так далее», «Метроленд», и многих других. Возможно, основной его талант – умение легко и естественно играть в своих произведениях стилями и направлениями. Тонкая стилизация и едкая ирония, утонченный лиризм и доходящий до цинизма сарказм, агрессивная жесткость и веселое озорство – Барнсу подвластно все это и многое другое.
«Не просто роман о музыке, но музыкальный роман. История изложена в трех частях, сливающихся, как трезвучие» (The Times).Впервые на русском – новейшее сочинение прославленного Джулиана Барнса, лауреата Букеровской премии, одного из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии, автора таких международных бестселлеров, как «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «Любовь и так далее», «Предчувствие конца» и многих других. На этот раз «однозначно самый изящный стилист и самый непредсказуемый мастер всех мыслимых литературных форм» обращается к жизни Дмитрия Шостаковича, причем в юбилейный год: в сентябре 2016-го весь мир будет отмечать 110 лет со дня рождения великого русского композитора.
Впервые на русском – новейший (опубликован в Британии в феврале 2018 года) роман прославленного Джулиана Барнса, лауреата Букеровской премии, командора Французско го ордена искусств и литературы, одного из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии. «Одна история» – это «проницательный, ювелирными касаниями исполненный анализ того, что происходит в голове и в душе у влюбленного человека» (The Times); это «более глубокое и эффективное исследование темы, уже затронутой Барнсом в „Предчувствии конца“ – романе, за который он наконец получил Букеровскую премию» (The Observer). «У большинства из нас есть наготове только одна история, – пишет Барнс. – Событий происходит бесчисленное множество, о них можно сложить сколько угодно историй.
Впервые на русском — новейший роман, пожалуй, самого яркого и оригинального прозаика современной Британии. Роман, получивший в 2011 году Букеровскую премию — одну из наиболее престижных литературных наград в мире.В класс элитной школы, где учатся Тони Уэбстер и его друзья Колин и Алекс, приходит новенький — Адриан Финн. Неразлучная троица быстро становится четверкой, но Адриан держится наособицу: «Мы вечно прикалывались и очень редко говорили всерьез. А наш новый одноклассник вечно говорил всерьез и очень редко прикалывался».
Казалось бы, что может быть банальнее любовного треугольника? Неужели можно придумать новые ходы, чтобы рассказать об этом? Да, можно, если за дело берется Джулиан Барнс.Оливер, Стюарт и Джил рассказывают произошедшую с ними историю так, как каждый из них ее видел. И у читателя создается стойкое ощущение, что эту историю рассказывают лично ему и он столь давно и близко знаком с персонажами, что они готовы раскрыть перед ним душу и быть предельно откровенными.Каждый из троих уверен, что знает, как все было.
Впервые на русском – новейший роман современного английского классика, «самого изящного стилиста и самого непредсказуемого мастера всех мыслимых литературных форм» (The Scotsman). «„Элизабет Финч“ – куда больше, чем просто роман, – пишет Catholic Herald. – Это еще и философский трактат обо всем на свете».Итак, познакомьтесь с Элизабет Финч. Прослушайте ее курс «Культура и цивилизация». Она изменит ваш взгляд на мир. Для своих студентов-вечерников она служит источником вдохновения, нарушителем спокойствия, «советодательной молнией».
Говорила Лопушиха своему сожителю: надо нам жизнь улучшить, добиться успеха и процветания. Садись на поезд, поезжай в Москву, ищи Собачьего Царя. Знают люди: если жизнью недоволен так, что хоть вой, нужно обратиться к Лай Лаичу Брехуну, он поможет. Поверил мужик, приехал в столицу, пристроился к родственнику-бизнесмену в работники. И стал ждать встречи с Собачьим Царём. Где-то ведь бродит он по Москве в окружении верных псов, которые рыщут мимо офисов и эстакад, всё вынюхивают-выведывают. И является на зов того, кому жизнь невмоготу.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
20 июня на главной сцене Литературного фестиваля на Красной площади были объявлены семь лауреатов премии «Лицей». В книгу включены тексты победителей — прозаиков Катерины Кожевиной, Ислама Ханипаева, Екатерины Макаровой, Таши Соколовой и поэтов Ивана Купреянова, Михаила Бордуновского, Сорина Брута. Тексты произведений печатаются в авторской редакции. Используется нецензурная брань.
Вы помните, «КАК ВСЕ БЫЛО»?Помните «любовный треугольник», связавший тихоню-яппи, талантливого неудачника и средней руки художницу-реставратора в удивительную, саркастическую «современную комедию нравов»?Варианта «жили они счастливо и умерли в один день» тут не получается по определению!А что, собственно, получается?«Любовь и так далее»!Роман, о котором лучше всего сказали в «Таймс»: «Потрясающе смешная книга. Умная. И трогательная!»Вудхауз? Вуди Аллен?Нет – Джулиан Барнс в лучшей своей форме!