Любовь и так далее - [24]

Потом я задал ей несколько вопросов, которые собирался задать с самого начала. Сразу стало понятно, что она восхищается Джилиан.

Можно было бы предположить, что и ногти у нее будут черными. Но они были не черными, и мне это понравилось. Я даже подумал: хорошо, что они не черные. На самом деле, они были покрыты бесцветным прозрачным лаком. Как лак на картинах, наверное.

ОЛИВЕР: Снова вечер в пивной. Задумайтесь о метаморфозах таверны. Давным-давно, когда прошлогодний снег еще не растаял, когда броненосцы под белыми флагами бороздили волны, когда монеты тяжело ложились в ладонь и процветал королевский адюльтер, когда Вестминстер был полновластным творцом закона, а в старом добром английском яблоке сидел старый добрый английский червяк — вот тогда паб был пабом. Узрите крепкого телом ломового извозчика, который подвозит эль местного производства дородному трактирщику с бакенбардами, а тот разбавляет его водой, дабы не способствовать алкоголизму среди бледных подростков с лицами, словно сыворотка, а вот и сам бледный подросток, слюнявый идиот, расточительный муж пришел прогулять сбережения семьи, mutile de guerre,[65] грудь в орденах, уже слегка окосел за любимым столиком, а в дальнем углу старики с беззубыми деснами стучат костяшками домино. Завсегдатаи оставляют свои персональные оловянные кружки на гвоздиках над барной стойкой, вонючий Лабрадор дремлет у очага, где потрескивает огонь, и на мгновение — лишь на мгновение, пока лукавый офицер-вербовщик не бросит королевский шиллинг в твой разбавленный эль, — жизнь кажется постижимой и безмятежной в этом мужском анклаве.

Не то чтобы я посещал подобные питейные заведения, не поймите меня неправильно. Очевидный frottage[66] тестостерона и сентиментально-слезливое братство эля — сие не приводит Олли в восторг. Но потом — в один, без сомнения, опознаваемый момент, — произошло официальное представление респектабельных заведений, куда можно прийти и с женщиной… обеспечение сносной закуской и игристыми винами… невинные развлечения, настольные игры, стриптиз, телевизоры, настроенные на спортивный канал… хорошие коллекционные вина и вкусная качественная еда, плюс к тому — полная депортация жесткой дубовой мебели, гарантированно провоцирующей геморрой. Все это вместе — назовем это гентрификацией или генной модификацией, в зависимости от того, которое из глубокомысленных определений Стюарта вам более по душе, — ни капельки не огорчило Оливера. У любителей семиотических систем есть все основания рассматривать паб как символ широких общественных тенденций. Как нам недавно напомнил вестминстерский дож, мы все — представители среднего класса. Добро пожаловать, стало быть, о туристы, в Грандиозную Бельгию, Великую Голландию.

Сосредоточься, Оливер. Ближе к пабу, пожалуйста. Место действия, замысел, действующие лица.

Ой, как, однако же, голос совести напоминает — по модуляциям и по слогу — голос Джилиан. Может, поэтому люди и женятся? Существует немало теорий о том, что побуждает мужчину жениться — его сексуальное предназначение, его мама, его Doppelganger,[67] деньги будущей жены, — но, может, на самом деле, ему просто хочется обрести свою совесть? Бог его знает, почему большинство мужчин патологически не способны найти ее на ее традиционном месте, где-то близ сердца и селезенки, но раз уж они не способны, то почему бы не обзавестись ею в качестве вспомогательного аксессуара типа открытого солярия на крыше или руля с металлическими спицами? Или, может быть, все происходит наоборот: мужчина вовсе не ищет в жене заменителя совести, но женщина, вступая в брак, неизбежно — по настоятельной необходимости — становится совестью мужа? Это было очень банально. Не говоря уж о том, что трагично.

Сосредоточься, Оливер. Замечательно. Мы сидели в роскошной таверне — в этаком пивном Ритце, — которую выбрал Стюарт. Назовите ее, как хотите, главное — чтобы название было стильным и предпочтительно аллитеративным. Мы пили… что вам нравится, то и пили. И Стюарт — это я хорошо запомнил — был настоящим другом. Или, вернее: Настоящим Другом. Стюарт не был бы Стюартом, если бы обошелся без пустой болтовни и бахвальства, но, насколько я понял, смысл его длинных цветистых речей был прост, как просты все янки: Я преуспел, значит, и ты преуспеешь тоже. Как так, о малый Владыка вселенной, вопросил я, положив голову на передние лапы, как пабовый Лабрадор на старинной гравюре. Я так понял, у него на уме уже был некий бизнес-план или программа спасения. Я тонко намекнул, что не отказался бы от денежной инъекции — я уже был готов уподобить себя джанки в ломках, но потом передумал из опасения, что он может понять меня буквально, и ограничился нейтральным сравнением, что мне нужна денежная инъекция, как диабетику нужен укол инсулина. Стюарт призвал меня сохранить нашу тайну от Джилиан; вроде как мы — два брата-солдата у бивачного костра. На самом деле, я уже начал всерьез опасаться, что сейчас мы достанем наши швейцарские армейские ножи, сделаем по надрезу на пальце и побратаемся на крови.

— Стало быть, — сказал я, когда мы поставили кружки на картонные кружочки-подставки, — без обид? Все — кровь под мостом?