Любовь и смерть Ивана Чагина - [15]

Гребнев огорчённо стукнул кулаком по своему колену.

— Ты так и ни хрена не понял! И не поймёшь. Не осуждаю я тебя, не обвиняю. Ты жил на всём готовом. О хлебе никогда не думал. Голодным спать не ложился. По улицам не ходил с протянутой рукой. Ты, Ваня, не унижался ради куска плесневелого хлеба. В шкуре попрошайки не был. Твою мать не пользовал хозяин квартиры за калач. Я бы мог учиться в гимназии? Мог. Но обстоятельства оказались выше моих желаний. Надо было работать, заботиться о семье. Ты наш хороший попутчик, но ты не понял сути революции. Ты думаешь, что потери были зря?

— Кажется, что всё это случилось напрасно. Народ ничего не получил хорошего после войны. Заводы стоят. Безработица и бандитизм. Спекуляция и беспредельные требования чиновников. Налоги не отменили. Эксплуатация осталась.

— Поэтому организовал школу для бедноты. Ликвидация неграмотности поголовно должна быть. Впереди у нас такая будет жизнь, что и умирать не захочется. Заводы заработают, фабрики загудят. Я — тебе обещаю. Только не падай духом. Мы победим. В каждом селе построим школы. Слово даю. А мысли свои контрреволюционные оставь при себе. Как яд тебя отравят. Разве ты не видишь, что встаём с коленок.

— Вижу саботаж и расстрелы.

— Не кисни. Хочу поставить тебя комиссаром по народному образованию. Человек ты честный. Энергичный и толковый. За это я тебя ценю. В редакции навёл порядок. Оживил работу. Делаешь свою работу незаметно, без крика, а сделал много. Дрова заготовил с комсомольцами для приюта. Слежу за тобой. Всё как-то незаметно, тихо. Детишки в тепле. Я — сколько с лета бился над вопросом заготовки дров для учреждений. Человек есть, отвечающий за топливные проблемы. Старается. Вижу. Но не может, как ты говорить с народом. Чем ты с ними агитацию ведёшь?

— Не веду агитацию. Говорю парням, что надо. Когда в клуб приходим. Спрашиваю — холодно? Говорю, что никто нам не затопит печки. Айда завтра на Харину гору, сушняк валить. Чего горло драть? Криком никого не испугаешь. Мы в атаки ходили без страха, без боязни. Никто не орал на нас. Не пугал. Комиссаром не пойду. Рановато.

— Надо, Ваня. Ты здешний. Твоего отца помнят. Твои дядьки никого не обидели зря. Тут много приезжих чужаков. Они временные. А ты — постоянный. Пойдут за тобой за милую душу. Докладывают мне о твоих субботниках, которые не запланированы. Они нужны. Они народ сплачивают трудом. Ты думай. Пожарская — она по-другому себя ведёт. Вроде как дворянского сословия. Тоже местная. Наседает на меня. Требует.

— Работает за семерых…

— Это, браток, подозрительно мне. Пылит. Телефонирует почти каждое утро. Надо садик для работниц открывать. Напирает дерзко, без страха. Столовую открыли на кожевенном заводе. А что такое садик — незнаю я. Люди голодают. Да. Разруха вокруг и кругом. Она мне заявила, что сахар я выдаю на пайки в большом количестве, а на базаре укомовские торгуют им через подставных лиц. Она лучше меня знает положение в уезде. Ты своё дело сработал, и молчок. От неё инициатива идёт. Так должна газета себя показывать, что она имеет силу и власть. Пожарская эту власть хочет использовать в своих каких-то целях. Ценный работник из неё получается. Она себя показывать не стесняется, как ты. Она пишет, что газета добилась, что уездный комитет и исполком обратили внимание и сделали столовую. Просекаешь? Газета имеет авторитет и власть. Мне это лестно, но иногда оторопь берёт. Нам надо вместе тянуть вахту. Получается, что газета себе, а партийные органы должны подчиняться газете, делать так, как написано. Покритиковала газета в лице Пожарской исполкомовских работников за плохую дисциплину и работу. Через неделю публикуется резонанс. Дескать, меры приняты. Газета добилась открытия столовой, школы, библиотеки. Деды омшелые учатся грамоте, домохозяйки ходят букварь читать, слушать громкие читки газеты. Дети концерты ставят в клубе. Комсомолята и пионеры проводят сборы цветного металла для заводов. Ты не звонишь. Она звонит.

— Девчонки всегда были ябедами.

— Тут, что-то не так. Она рвётся к власти. Используя свой ум и газету, делает себе лицо. Целится в какой-нибудь отдел исполкома. Кто её возьмёт без партийной книжки? И ей надо в партию вступать. А зачем?

— Привык докладывать по начальству, а не прыгать через голову. Редкин побаивается своего положения. Не хочет высовываться. Поэтому и не звонит. Я — ему докладываю.

— А мне он не рапортует. Посылает тебя. Инициативу поддерживает твою, но не хочет, чтобы он был соучастников. Работает. Тянет свой возок. Ждёт, когда власть сменится. Поэтому и боится активность свою показывать широко. Таких много у нас. Понял, почему она поднимает вокруг себя пыль, а он не хочет выделяться. Чужаки. Своими они нам никогда не станут. Так и должно. Золотая клетка соловью не потеха. У них отняли всё. Отняли заводы, фабрики, капитал. Дети и внуки ихние не смирятся. Русские люди редко смиряются, редко теряют свои обиды. твои родичи не были капиталистами. Обслуживали капитал. У них не было пароходов. Не было сотен десятин земли. …Нам все рады? Нет же. Сам видишь, что эта разруха им на руку. Наша власть им не сладка. Отняли не только дворцы, земли, но и отняли право ездить на человеке. Эксплуатировать, измываться они больше не могут. Вот ради чего мы гибли. Понял? Политграмоту я тебе читать больше не стану. Как бы ты себя вёл, если бы тебя всего лишили и пустили голым на панель? Как бы ты поступил?