Любовь и смерть Геночки Сайнова - [14]

Он очень милый и хороший. Он самый обыкновенный – и в смысле внешности и в смысле талантов. Жильберт (так его зовут) работает бухгалтером в местном отделении крупного международного банка. У него свой дом в пригороде и в принципе его денег хватило бы на то, чтобы я не работала, но продолжала бы учиться, однако я настояла на том, что буду работать хотя бы пол дня – или двадцать часов в неделю.

Жильберт (так его зовут) он очень мил, он окружил меня той заботой и вниманием, которых мне так не доставало, когда я была с тобой. Да. Он не так умен, ему, безусловно далеко до тебя, но он заботливый и внимательный муж, готовый терпеть многие неудобства ради того, чтобы хорошо было мне.

Прости меня. Если можешь.

Мне бы очень хотелось сохранить ту ниточку общения, которая нас с тобой до сих пор связывала. Для меня это очень важно. Ты знаешь, как я ценила (и поверь, ценю и сейчас) те до сих пор волнующие меня минуты общения.

Я надеюсь, что со временем ты простишь мой маленький обман, простишь, и мы останемся хорошими друзьями, которым есть что вспомнить. А я навсегда запомню только хорошее, что было у нас с тобой.

Прости.

Алла.

Колдовство Как то жарким Сибирским летом, уже на втором году службы, когда дозволительны были некоторые вольности, Гена Сайнов пошел искупаться в Иртыше. Вообще, самовольные отлучки из части, не говоря уже о купаниях, формально считались большими проступками, но старослужащему сержанту – "дедушке Советской Армии" полагались некоторые поблажки. Даже начальник штаба, и тот, увидев Сайнова, неспешно бредущим в сторону поселка, не тормозил свой "Уазик", а проносился мимо, нещадно пыля. Другое дело было в первое лето. Тогда, едва заслышав за спиной шум знакомого мотора, молодой боец Сайнов порою бросался плашмя в не всегда сухой кювет…

Пылевое облако медленно-медленно отползло по едва слышимому ветерку вправо от дороги. Гена сплюнул, откашлялся и невольно взглянул на свои неуставные юфтевые офицерские сапоги… Сорвал пару росших поблизости лопухов, и смахнул с голенищ сухой желтый налет. Внизу за поворотом открывался Иртыш. Широкий. Раза в полтора шире Невы. А слева от дороги показались четыре домика кержачьего хутора. Генкины товарищи ругали его обитателей, называя бесполезными: "ни самогона тебе не дадут, потому как не пьют, ни насчет бабс…" А Гена ходил туда рядом на облюбованное место, под обрывом, где пустынный песчаный пляж растянулся аж километра на два – на три. Кто его мерил?

Хотя прапорщик Елисеев из санчасти, известный в батальоне спортсмен десятиборец, бегал тут все босиком с голым торсом. Пробежит мимо валяющегося на песке Генки Сайнова и только крикнет, – эй, кончай курить, давай спортом заниматься!

Гена любил здесь лежать, и думать. В прошлом году умерла бабушка Галя и его не отпустили на похороны. Начальник штаба сказал, что бабушка не является близким родственником. Мол, кабы мать умерла… Генка тогда едва-едва слезы сдержал. Но не стал унижаться – объяснять, что бабушка Галя дала ему самое-самое дорогое – счастливые дни школьных каникул в Рассудово. А потом прибежал в каптерку к полу-земляку из Луги, и все же дал волю чувствам. Поревел.

Через месяц, в своем письме мама написала, что ездила в Москву и была у бабы Гали перед самой ее смертью. И совсем не ожидал Гена от мамы, что она написала, как бабушка "велела ему молиться и в церковь ходить", потому как в тайне от его отца и дедушки Ивана Максимовича, когда тот был еще в чинах, покрестила Геночку в церкви, что на Ваганьковском кладбище. И еще, мама прислала ему крестик простенький алюминиевый, иконку картонную Богоматери Казанской, и молитвослов тоненький в мягкой обложке.

Почтарем тогда у них Леха – дружок его был. Раскрыли они с ним посылку еще по дороге в роту. А не то, замполит бы с этой религиозной атрибутикой известно как бы поступил!

Носить крестик на груди, Гена не стал, нельзя ему – командир, сержант, и вообще…

Не положено. Но спрятал крестик в кармашек своей гордости – офицерской кожаной планшетки, которую почти официально носил повсюду через плечо. А потом, когда едва не лишился сумки по прихоти самодура начштаба бригады, что прямо рвал ее у него с плеча как не положенную сержанту срочнику, перепрятал крестик под обложку военного билета, и носил его повсюду в нагрудном кармане – рядом с сердцем.

Гена любил приходить в эту оконечность пляжа еще и потому, что иногда здесь можно было встретить Любочку – кержачку с хутора. Она ходила как и вся ее родня по женской линии, в платке, скрывающем волосы, глухой блузке с длинным рукавом и плотной юбке, скрывающей даже щиколотки. Однако по всем признакам, ноги у Любочки должны были быть исключительно стройными и красивыми. Гена чувствовал это по ее глазам. Легкой походкой, держа пряменькую спинку, Любочка подходила к воде, скидывала простые спортивные тапочки – полукеды, и садилась на песок возле кромки набегающей волны.

Как же ты так загораешь? Разденься! – кричал пробегавший мимо спортсмен Елисеев.

Любочка улыбалась краешками губ и ничего не отвечала. А Гена смотрел на нее издали. И любовался тонкой линией всегда улыбчивого, но в тоже время грустного лица.