Любовь и смерть Геночки Сайнова - [15]

Только на второй год они с Любочкой все же разговорились. Как то само собой это произошло. И потом она приходя сюда, сразу шла не к воде, а подсаживалась метрах в десяти… Гена понял сразу, чтоб коли родня заметит, не очень ей попало.

Любочка садилась на песок так далеко, что бы было можно расслышать слова, но и не напрягать голос. А так – вроде и не вместе сидят – этот солдат, и она – дочка старого кержака Михея Власова.

А как у вас с женихом знакомятся?

Сватают. Нас – староверов здесь по Сибири много. Мы друг о дружке знаем, где невеста, где жених есть.

А если не понравится?

Понравится! А иначе батька так даст!

А за не из ваших, можно замуж выйти?

Неа! Только если он в нашу веру перейдет.

А у вас ведь вера, тоже в Иисуса? Так ведь?

Нет. Не совсем. У нас и книги по другому написаны, и молимся мы по другому.

Но ведь если Бог один? Какая разница.

Нет. Ты не понимаешь, – мягко и тоненько пела Любочка глядя в сторону и вытянувшимся из под длинной юбки большим пальчиком ноги чертя на песке какие то окружности. – У нас правильная вера. А у всех остальных она неправильная. Во время раскола, это еще до царя Петра было, часть русских людей приняли веру новую, переписанную, а мы – староверы, в скиты удалились. Тогда много наших братиев в гарях пожгли.

Как это?

А так – заживо. За веру.

А знаешь, я ведь молитву выучил по молитвослову.

Какую?

Отче наш…

Это хорошо… Но пора мне.

Любочка вскакивала пружинно, и покачивая, как написал бы Лермонтов, гибким станом быстро уплывала по ведущей вверх тропинке.

Алле он писал часто. Адрес ее он знал наизусть еще с того вечера… Нет, утра, когда проводил ее в первый раз.

Он писал часто, почти каждую неделю, а она отвечала изредка. Может один раз в три месяца. В письмах на пылкость его признаний отвечала сухой хроникой своих университетских буден. А потом, на второй год и вовсе перестала писать. А когда Гена получил отпуск десять суток, и примчавшись домой, едва расцеловав мать бросился звонить Аллочке, вдруг узнал ошарашившую его новость: Алкина бабушка на том конце детским своим голоском актрисы травести прозвенела словно колокольчик, – а Аллочка замуж вышла и с Борисом Анатольевичем – мужем ее теперь уехала в свадебное путешествие к Черному морю…

Весь отпуск Генка ходил чернее тучи, все порываясь рвануть в Сочи… Но где там!

Паспорта нет, а по его военному билету путешествовать только до первой комендатуры!

Потом уже из армии, он послал ей поздравительную открытку. И больше не писал.

По тропинке, что серпентином петляла по дну крутого овражка, прорывшего массивное тело песчаного обрыва, Гена спустился к Иртышу. Любочки не было. Он расстегнул хэ-бэшку, бросил ремень и фуражку на песок. Сел лицом к воде, подхватив колени, как это всегда делала Любочка. А вон вдали и Елисеев приближается… Нет, не Елисеев. Их там двое. Нет, даже трое. Да они еще и в форме! Да и с автоматами. При приближении солдат, Гена встал, застегнулся на всякий случай, и подпоясался.

Эй. – крикнул старший из краснопогонников, – вы бы сержант, шли до части своей.

А что? – наивно поинтересовался Геннадий.

А то что осужденные убежали… Тут где то могут… Вы не видели никого?

Я? – по идиотски переспросил Гена, – не, не видал.

Солдаты проследовали дальше вниз по берегу.

Интересно! Зэки беглые, ну дела! Гена усмехнулся, и снова расстегнул форменный ремень.

Эй. Эй! Эй. Солдатик! Еле – еле послышалось вдруг из кустов что под самым обрывом, где овражная тропа выползала на пляжный песок.

Эй, солдатик, подь сюда, не боись!

Гена прищурившись стал глядеть во все глаза туда, откуда доносился призыв, но ничего так и не увидал.

Подь сюды, денег дам.

Гена осторожно приблизился, и тут таки разглядел в кустах двух дядек в серой робе и таких же темно-серых кепи.

– Ты молоток, кореш, что нас краснопогонникам не сдал… Молоток! Ты не боись, ты сбегай в сельпо, принеси нам похавать да выпить, вот деньги, возьми, тут тебе еще и самому на курево да на ханку хватит. Дядька, который говорил, протягивал несколько скомканных бумажек: трешки, пятерки…

Ты нам похавать принеси, и еще купи там в аптеке йоду и бинтов. Только, ты кореш, нас не выдай, ато мы тебя того…

Да не, он парень хороший, он же нас видел, когда спускался, ты же видел? – спросил другой – что постарше, – и не выдал, значит наш, значит соучастник, а значит и болтать не станет.

Неожиданно Генка почувствовал тонкий укол холодной стали сзади под ребро.

Не дергайся, кореш, а нето зарежу больно! – дыхнул кто-то сзади, тот третий, которого Генка вообще прозевал.

Нука достань у него этот, как его, военный билет! – приказал тот, что давал деньги.

Сильная рука стоящего позади, властно и оскорбительно грубо полезла в нагрудный карман.

Са- йно… Сай-нов! Во как! Место рождения – Ленинград… Ну так, если ты нас корешок, выдашь, так мы тебя сыщем, а там – фью, – и Гена почувствовал, как нож, приставленный к спине двинулся вперед, заставляя Гену выгибаться, словно он становился в гимнастический мостик.

Вдруг зэки замерли, прислушиваясь… Гена тоже прислушался невольно, и уже разгадал легкую походку, Любочки, еще скрытой за изгибом серпентина, но уже отчетливо приближающуюся.