Любовь и шпионаж - [19]

Когда все это не дало никакого результата, они в недоумении пололи плечами.

Во время обыска, который производился в полном молчании, у меня возникло странное ощущение, вызванное моим острым сочувствием к переживаниям Максины де Рензи. Мне показалось, что мое сердце сделалось как бы маятником, который слабо вибрировал на одном месте, словно не был уверен – ходить ему или остановиться.

Один раз, когда жандармы заглянули под диван и за бархатные диванные подушки, серая тень вокруг глаз Максины сделала ее прекрасное лицо похожим на маску покойника. Яркий электрический свет, который теперь горел неослабно, не щадил ее, безжалостно разоблачая внутреннее напряжение.

Она все еще презрительно улыбалась все той же улыбкой, но лоб ее заискрился блестящими капельками пота. Я заметил эти искорки и боялся, что они не ускользнут и от внимания врага…

Да, так оно и было. Проницательный француз не стал давать своим подчиненным дальнейших инструкций. Подойдя к дивану, он остановился, пристально глядя на него, затем, ухватившись одной рукой за спинку дивана, обернулся и уставился в лицо измученной женщины.

С недрогнувшим мужеством она сделала вид, что не смотрит на него. Но она сразу как будто перестала дышать. Ее грудь уже не вздымалась и не опускалась. Единственно заметным движением было бурное биение сердца. Я подумал, что сейчас, если он найдет спрятанную ею вещь, это сердце разорвется.

Целую секунду я безумно взвешивал свои шансы на победу, если попытаюсь одолеть этих трех мужчин, оглушить их и дать Максине возможность убежать с футляром. Но я знал, что эта попытка безнадежна; даже если она удастся, шум подымет на ноги весь отель. Другие полицейские поспешат на помощь своим товарищам, и дело примет для нас еще худший оборот.

Француз, глянув на Максину и видя, как предательски бьется ее сердце под корсажем, неторопливо сложил бархатные подушки на пол. Потом, засунув руку в узкую щель между сиденьем и спинкой дивана, начал ощупывать дюйм за дюймом пространство вдоль этой щели.

Я следил за его рукой, которая казалась мне жестокой, как рука палача. Думаю, Максина также следила за ней.

Вдруг он остановился. Он что-то нашел. Другая рука скользнула на помощь первой. Несколько секунд обе руки пытались извлечь что-то, очевидно, глубоко и прочно запрятанное. И вот оно появилось – продолговатый темно-красный кожаный футляр, который мог бы служить в равной степени и для писем, и для сигар, и для ювелирной бижутерии.

Мое сердце радостно дрогнуло от внезапного прилива облегчения: это была вовсе не та вещь, которую я вез из Лондона для Максины!

Я едва сдержал торжествующий возглас. К счастью, после всего пережитого во мне еще сохранилось благоразумие, чтобы не подать виду.

– Вот! – хмыкнул полицейский комиссар. – Я говорил, что вы очень умны, мадемуазель. Но для всех нас было бы удобней, если б вы признались сразу и избавили нас от лишних хлопот.

– Вы сами виноваты в лишних хлопотах, – устало отозвалась Максина. – Эту вещь я вижу первый раз в жизни!

Я был удивлен тем, что в ее голосе не слышно удовлетворения. Он звучал вызывающе, но в нем не было ноток торжества или радости, а ведь ее спасение было поистине чудом! Ее тон, пожалуй, напоминал тон женщины, которая в безвыходном положении безнадежно пытается защищаться до последнего вздоха.

– Также и я никогда не видел ее раньше, – откликнулся я.

Она взглянула на меня как будто с благодарностью, хотя благодарить было не за что. Я не лгал, а говорил чистую правду и думал, что она должна бы это знать.

Комиссар полиции впервые снизошел до усмешки:

– Склонен думать, вы хотите уверить меня в том, что последний жилец, занимавший перед вами этот номер, запрятал свое имущество в безопасное место и потом забыл о нем? Очень правдоподобно, не правда ли?.. Сейчас вы, мадемуазель, и вы, мосье, будете иметь удовольствие видеть, что именно оставила после себя эта беспечная особа…

Он положил футляр на стол и осторожно постучал по нему пальцем.

Однако моя напряженность уже прошла, я спокойно смотрел на это и был поражен, когда Максина вдруг кинулась к нему – уже не высокомерная, а трагически умоляющая, слабая, измученная женщина.

– Ради Бога, пощадите меня, мосье, – прорыдала она. – Поймите меня! Признаюсь, это – мое. Я всегда высоко держала себя в глазах света, потому что я известная актриса, и все знают, что я никогда не имела любовника. Но теперь моя тайна открыта. Вот мой любовник! А эта вещь – цена, которую я назначила за свою любовь. Мосье! Умоляю вас как женщина – сохраните в секрете содержимое этого футляра, не открывайте его ни под каким видом!

Я почувствовал, как кровь прилила к моим щекам, словно меня ударили хлыстом по лицу. К моему стыду, моя первая мысль была эгоистической: что, если ее слова станут известны и Диана услышит их тоже? Тогда все кончено, всякая надежда на девушку, которую я люблю, будет для меня утеряна навсегда… Моя вторая мысль была о Максине, которая необдуманными словами наложила на мои уста печать молчания.

Но раз уж она избрала такую версию для своей защиты, мне оставалось только соглашаться…

– Мадемуазель, мне грустно отказывать даме в такой просьбе, – сказал полицейский комиссар с оттенком сочувствия. – Но долг выше рыцарства. Я должен посмотреть содержимое этого футляра.