Любовь и память - [6]

В таких случаях бои уже не возобновлялись: угрозы и проклятия мужиков развеивали воинственный пыл, однако на другой же день сухаревские ребята с новыми силами вступали в яростные битвы — такой неудержимой была привлекательность романтики и подвигов.

А иногда и без вмешательства взрослых расстраивались их боевые ряды. Это случалось в часы, когда луну прочно застилали тучи, становилось совсем темно и вдруг где-то вблизи раздавался пронзительный крик сыча. Тогда многим становилось жутко, и ряды юных храбрецов редели, и даже самые отчаянные призывы и приказы Олексы бессильны были вселить воинственный дух в оробевшие сердца.

Но проходят дни, и, забыв о сыче, босоногие сухаревские воины снова, бросаются на поиски необычного. Они и не подозревали, что никто из них так уже и не расстанется с жаждой нового. Будут изменяться только формы, направления и масштабы поисков, но человек останется на всю жизнь неутомимым искателем.

IV

Еще задолго до первой любви (если так можно сказать) эта самая любовь пришла к Михайлику еще тогда, когда он ходил без штанов в длинной полотняной сорочке. И любовь эту так неосмотрительно пробудил в маленьком Михайлике прославленный Панас Гудков. Он, бывало, увидит Михайлика во дворе или на улице, подойдет, ласково потреплет ладонью по его розовой щеке и, весело подмигнув, поинтересуется:

— Что-то, казак, медленно растешь. Может, тыквенной каши мало ешь?

— Всю съедаю, сколько дают, — лихо отвечал Михайлик.

— А ты проси побольше.

— И так мама сердится. На тебя, говорит, не напасешься, тыква, говорит, еще и для свиньи нужна.

— Это верно, свинью тоже чем-то кормить надо, — рассудительно произносит дядька Панас и добавляет: — Расти, парень, не медли, и так уж до свадьбы недалеко. Женим тебя на Пастушенковой Настеньке, — скажет Гудков, да и головой покачает: — Эх и свадьбу закатим — на всю губернию!

— А дядька Сакий даст своего вороного коня в приданое Насте? — деловито осведомляется Михайлик.

— Да уж он не пожалеет, — уверяет дядька Гудков.

Вот так, бывало, поговорят и разойдутся, и все шло хорошо, «жених» с «невестой» росли каждый в своем дворе, можно считать чуть ли не помолвленными, до тех пор пока «жених» не решил, что настала пора пойти к Пастушенкам на смотрины. Стряхнув пыль с сорочки (он недавно в подоле носил песок с улицы к хате), Михайлик пошел прямиком через огородные грядки к своему будущему тестю. Однако капризная Настенька не разрешила переступить межу. Она за углом своей хаты, у цветника, играла с какой-то девочкой. Увидев Михайлика, пренебрежительно скривилась и закричала:

— Не иди к нам! Кому говорю — не иди! Я не люблю тебя и никогда не выйду за тебя замуж, ты меня игуменьей дразнил. И еще ты весь тыквенной кашей заелся!..

— Ах, так, — воскликнул Михайлик, — и я не хочу на тебе жениться! — И, повернувшись, пошел прочь. Но из-за слез не заметил на грядке тыквенной ботвы, зацепился и упал. На его громкий плач из сеней выбежала мать. Михайлик, всхлипывая, поведал ей, что дело со свадьбой совсем расстроилось — Настенька не хочет быть его невестой.

Мать успокаивала:

— Не хочет, и не надо: подумаешь, красавица! Ты себе лучшую найдешь…

— Где найду-у? — плакал он еще громче. — Са-са-ми говорили, лучшей нету…

— В Сухаревке, может, и нету. Да разве только из своего села надо брать? Твой отец высватал меня в Водяном. А ты себе можешь даже из Гавриловки взять. Гавриловка — большое село, у села речка Волчья, Дубровский лес. И есть там у лесника дочка-одиночка, тоже Настей зовут. Она — настоящая лесная красавица…

— А вороной конь у лесника есть? — спросил Михайлик, успокаиваясь.

— И конь вороной, и еще пара волов есть.

— Волов не хочу, их в тачанку не запрягают.

— Да лесник своей дочери в приданое что хочешь отдаст.

Торопливо утерев рукавом слезы, Михайлик опрометью бросился через грядки и злорадно выкрикнул в Пастушенков двор:

— А я на гавриловской Насте женюсь. Ага, ага! — И, чтобы побольнее уколоть Пастушенкову капризулю, показал ей язык. Она в долгу не осталась — ответила тем же.

И начались Михайликовы мечты о Настеньке — лесной красавице. Нередко, когда у Лесняков собирались гости — бабушки Христя и Гафия, тетки и дядья, соседи, — кто-нибудь среди беседы окликнет Михайлика:

— Может, ты, парень, сказал бы, когда твоя свадьба будет, чтоб не прозевать.

— Да уж скоро, — приподнимается Михайлик на лежанке в своей длинной сорочке. — Вот как батько купят зеленую тачанку — поеду к Настеньке в Гавриловку. Лесник даст мне своего вороного коня, я его впрягу в тачанку, да и привезу лесную красавицу. Будем жить с нею в белом каменном дворце, в вишневом саду, и я накуплю полный сундук конфет.

На праздники гости иногда угощали Михайлика конфетами. Разукрашенные, ярко-цветистые обертки привлекали его, кажется, больше, чем сами конфеты. Они просто завораживали. На одной из них среди пустыни стоят высокие пальмы, а под ними, тяжело переставляя ноги, идут навьюченные поклажей верблюды, на другой — в лесу, возле синего озерка, стоят, подняв ветвистые рога, красавцы олени, на третьей — по волнистому синему морю плывет корабль под розовыми парусами… Эти картинки в Михайликовом воображении переплетались с бабушкиными сказками, составляли цветистый мир, нездешний, неведомый.