Любовь и память - [38]

— Добрый день! Вот я тебе вынесу стульчик, посидишь на солнышке. Сейчас во дворе лучше, чем в квартире.

Выдернув из-за пояса подоткнутый подол юбки, она расправила его и пошла в комнату. Только теперь Михайло вспомнил, что Варнавий сейчас на работе. А Мотрю он, собственно, и не знал, она родом не из Сухаревки, а с хутора. Подав ему стул, Лепешиха сложила руки на большом животе и покачала головой:

— Что-то ты, Мишко, исхудал с лица. Наука, должно быть, заедает? Ну ничего, зато как выучишься — родителям помогать станешь. Деньги будешь лопатой грести. Мой и не такой ученый, а, слава богу, не ковыряется в земле. Не скажу, что зажиточные мы, но нехваток не знаем.

— Дворик хороший у вас, — выдавил из себя студент.

— Хороший, да не свой, — сокрушенно вздохнула Мотря. — Однако люди и в государственных квартирах до смерти доживают. Уже обвыклись, редко и вспоминаешь, что не твой дом. Хорошо бы и дворик, и домик на одну семью. А здесь же еще и соседи. Мой утешает: вспомни, мол, как те живут, что в больших домах, где общая кухня на две, а то и на три семьи. Вот там ералаш! Говорят, бывает, что одна соседка другой и в борщ плюет, и за косы таскают друг дружку. Иди же, Мишко, хоть посмотришь на нашу квартиру.

В первой небольшой комнате было полутемно — напротив бокового окна рос ветвистый молодой дубок. В кухне — обычная плита, красный, ручной работы буфет.

— Недавно купили, — указывая взглядом на буфет, с гордостью сказала Мотря. — Кто с головой, тот и сейчас живет не горюет. Отец не хотел меня выдавать за Варнавия. И согласился лишь перед тем, как их раскулачили. Все наше хозяйство распродали, а родителей выселили… А сейчас отец пишет: «Хорошо, что пошла за Варнавия, может, когда-нибудь и нас приютите». А какие они кулаки? Труженики…

В действительности же Мина Цокур, Мотрин отец, был чуть ли не самым крупным богатеем в районе. Он имел свою паровую мельницу и кирпичный заводик, арендовал землю, держал более десяти батраков. Цокур как-то приезжал в Сухаревку, в кооплавку, на зеленой тачанке, а лоснящимися вороными лошадьми управлял кучер. В школе как раз была переменка, и кто-то из учеников крикнул:

— Смотрите, какой-то пан приехал!

И ребята бегали смотреть на него. Цокур был высокий, с кустистыми бровями и строгими глазами, в черном пальто и хромовых сапогах. Стоял у тачанки, опираясь на суковатую палицу, детей, окруживших его, казалось, совсем не замечал.

— Наши и сами трудились, и людям давали возможность копейку заработать, — сквозь слезы жаловалась Мотря. — Варнавий бы сейчас сказал: «Не плещи языком». Да разве вытерпишь? На людях я и не вспоминаю о них, а ты же, Мишко, вроде бы как свой…

В кухне соблазнительно пахло поджаренным на сале луком…

— Дядька Варнавий на обед приходит домой? — поинтересовался Михайло.

— Приходит, а как же, — певуче проговорила Лепешиха и снизила голос: — А теперь загляни, Мишко, и в светлицу. Дочка наша заснула, так ты говори тихонько…

Комната с двумя окнами действительно была большой, светлой. У стены — широкая кровать с высокой горой подушек, рядом — маленькая кроватка, в которой спала девочка. Посреди комнаты стоял застеленный новой клеенкой стол, Мотря концом фартука смахнула с клеенки пылинки и подошла к блестевшему черной полировкой комоду. Выдвигала один за другим ящики и выкладывала на стол клетчатые платки, покрывала, одеяло из верблюжьей шерсти и отрезы на платья…

— Поедешь домой — скажешь там, что Лепехи и в городе не пропадут, — злорадно говорила Мотря. — Думают, плохо нам сделали, что Варнавия из кооперативной лавки выгнали? Да я им до гроба благодарна буду. В селе мне простора не было, а здесь я как рыба в воде. Думаешь, на Варнавиеву зарплату мы это все нажили? Эге, попробуй! Это все мои труды: здесь купишь, там продашь, и чуть ли не каждый божий день живая копейка. Где очередь за чем-нибудь или еще что — я с ребенком, мне — дорога, почет. А как же! Волка ноги кормят.

— А когда дядька Варнавий на обед приходит? — спросил Михайло.

Мотря посмотрела в окно:

— Об эту пору и приходит. Но сейчас он в Харькове. Четвертый день в отъезде, и не знаю, вернется ли к воскресенью. С начальником своим поехал. Служба… А ты с чем к нему?

— Да… хотел денег немного попросить взаймы.

— Денег? — испуганно вытаращила на него глаза Лепешиха. Плотно сжав губы, начала быстро складывать свои вещи в комод.

Михайло с нетерпением ждал, пока она все положит обратно и спросит: «И сколько же тебе?» Но, задвинув ящики, она сняла связочку ключей, висевших у нее на пояске фартука, выбрала маленький ключик и закрыла ящики на замок. Замочки закрывались с мелодичным звоном. Подвесив связку к поясу, женщина подбоченилась и с постным лицом обиженного человека спросила:

— Для чего же тебе деньги?

— Да… я, тетка Мотря, потерял хлебную карточку… Мне на харчи бы немного… — И поторопился добавить: — На днях стипендию получу и… сразу же отдам долг…

— А сколько же вам стипендии платят?

— Сорок три рубля.

— И то деньги, если кто с умом. А ты, наверное, куришь? От отцовских глаз далеко — сам себе пан… Так ведь?

— Я не курю…

— А из дому тебе помогают?