Любовь и память - [35]

Он действительно был смелым. В этом Михайло убедился, когда на студенческом собрании услышал его горячее выступление, в котором он критиковал неполадки, допущенные дирекцией в организации производственной практики студентов. Замечания его были продуманными, деловыми, иногда едкими. Он говорил энергично, порою резким движением головы откидывая набегавшие на лоб пряди пшеничных волос. Михайло слушал его с внутренним восхищением. Особенно привлекало в Борисе отсутствие какого-либо позерства. Добров любил книги, многое знал, во всем был предельно честен, любил друзей, но нередко бывал и застенчив, как девушка.

Искренняя дружба Доброва с Василием еще выше поднимала его в глазах младшего брата. «Борис не станет дружить с кем попало, — думал он с гордостью. — Значит, и Василь солидный вес имеет».

…В конце ноября выпал первый снег, начались морозы. Зимой студенческая жизнь впроголодь становилась еще несноснее.

Как-то вечером грустный и усталый Михайло сидел на своей койке в старом залатанном кожушке, бездумным взглядом уставившись в пол. В такой позе и застал его внезапно вошедший Василь и сразу бодрым голосом спросил:

— Что задумался, казак?

Михайло пожал плечами, не зная, что ответить брату.

— Не ужинал, что ли?

Младший брат с надеждой посмотрел на старшего:

— И не обедал.

— А что, талоны кончились? И денег нет? — И рассмеялся: — Я тоже, брат, не обедал и не ужинал, и в карманах ветер гуляет. Но не унывай, через день — стипендия.

Добров приоткрыл дверь своей комнаты и, услышав этот разговор, рассмеялся:

— Да вы, я вижу, братья-юмористы!

— Без юмора, Борис, студенту не прожить, юмор прибавляет калорий, — живо откликнулся Василь.

Михайло усиленно втягивал носом воздух: откуда-то доносился дурманяще-приятный, беспощадно-раздражающий запах копченой рыбы. Откуда бы ей взяться в общежитии? «Может, у меня начинаются галлюцинации?» — в страхе подумал он. Совсем недавно Михайло вычитал в какой-то книге о галлюцинациях у голодающих.

— Ну, что мне с вами, с непутевыми, делать? — загадочно улыбнулся Добров. — Не помирать же вам голодной смертью…

— Не томи, Борис! — сказал Василь. — У кого-то рубль выцыганил? Признавайся.

— Рубль? — расхохотался Добров. — Ну-ка, загляни ко мне. — Он отступил от двери, шире раскрыв ее. И тут Лесняки увидели лежавшие на столе три белых калача, рядом, на расстеленной газете, порезанную мелкими кусочками копченую рыбу и еще какие-то пакетики. Михайло равнодушно посмотрел на все это: ему не верилось, что еда эта настоящая.

— Вот чертова душа! — обрадовался Василь. — Что же ты раньше не сказал?

— Ты тоже хорош, — упрекнул Василя Добров. — Часа два назад я с почты приволок посылку, брат из Москвы прислал. Все на стол выложил, хожу, чертыхаюсь, поглядывая на эту роскошь, а ты запропастился где-то. Теперь все в порядке, налетай, братва! А ты, Михайло, чего стоишь? Снимай кожушок да садись к столу.

Это было похоже на сказку.

II

Новая обстановка, новые люди, первые трудности в самостоятельной жизни и тоска, изо дня в день тоска по дому. Письма от родных приходили редко. В них писалось обо всем: кто умер, кто женился, сколько хлеба получили на трудодень, как ест и растет поросенок, купленный поздней осенью, и чья корова уже отелилась. Обо всех сухаревских новостях писали, только о Настеньке никто не догадывался упомянуть. Как там она? Поправилась ли ее мама, или все еще Настенька привязана к ее постели? Написать бы ей, но как-то боязно: а вдруг письмо попадет в руки к дядьке Сакию, а тот посмеется и Настеньку пристыдит? Или скажет отцу: «А твой меньшенький моей дочке уже письма пишет. Смотри каким взрослым стал!» Вот если бы Настенька догадалась да сама отозвалась. Она ведь у Олеси может порасспросить о нем, да написать хотя бы коротко о себе.

Несмотря на то, что Михайло жил впроголодь, однако ростом уже стал Василя догонять. Тот удивлялся:

— Ты на воде сидишь, а растешь как на дрожжах.

— Да ты взгляни, какие у него кулачищи, — добавил Добров. — Как у дебелого хлебороба. Это хорошо, Михайло, нам тяжелые кулаки еще пригодятся. Мы живем в трудное и сложное время. Да еще в такое горячее! Будут большие бои! Так что не лови ворон, Михайло, готовь свои руки для доброго и трудного дела…

— И не забывай, что к сильным рукам еще и светлая голова нужна, — заметил Василь. — Интересовался я твоими оценками. Хвалиться, как говорят, нечем. В мастерской слесаришь хорошо, гайки нарезать умеешь, за обрубку охотно берешься, а к теории и лабораторным занятиям что-то тебя не влечет…

— Не по душе мне химия, — оправдывался младший брат.

Учитель химии пожаловался Василю, что Михайло разбил колбу в лаборатории. Химик тогда так рассвирепел, что даже ногой притопнул и голос повысил: «Ты куда пришел? В конюшню или в лабораторию? Ходишь, как слон в посудной лавке. Этак ты мне все пробирки и колбы перебьешь!»

А ведь он разбил случайно.

— Химия, говоришь, не нравится? — допытывался Василь. — А физика и черчение? Что с тобой случилось, Мишко? Был же способным учеником. А сейчас только по истории, языку и литературе имеешь хорошие оценки. Но это же не основные предметы в нашем техникуме! Тамара Ильинична тебя хвалит. Но лучше бы тебя хвалили Лугачев и Медынский…