Любовь и память - [32]

Не в воображении, не из книг, а собственными глазами увидел он теперь большой, реальный мир, простиравшийся за пределами Сухаревки и Водяного, мир, в котором ему предстояло искать свою долю.

Часть вторая

I

Василь уже заканчивал техникум, и каждый приезд его домой на летние каникулы был праздником в семье Лесняков. Этим летом он приехал в белом костюме и белых парусиновых туфлях. Его приезду вдвойне обрадовался Михайлик, окончивший к этому времени семилетку и размышлявший о своей дальнейшей учебе.

Многие одноклассники Михайлика (теперь все называли его Михайлом) подавали заявления в педтехникум, в горно-промышленные училища, подумывал и он о педтехникуме. Однако мать настаивала, чтобы Михайло шел вслед за братом.

— Хоть в одном городе жить будете, — говорила она. — Василь старше, он тебе за отца, Мишко, будет. И нам спокойнее…

Василь также советовал брату поступать в Павлопольский химико-механический техникум, то есть туда, где он сам учится. Михайла не очень-то привлекали точные науки, однако любовь к старшему брату, желание быть рядом с ним в конце концов взяли верх: он послал документы в Павлополь и начал готовиться к вступительным экзаменам.

А Настенька решила пока не подавать в техникум. Вынуждена была оставаться дома: у нее тяжело болела мать. В разговоре с Михайлом Настенька будто между прочим сказала:

— Отец с утра до вечера на работе. Не могу же я оставить маму без присмотра. Тебе, Мишко, скоро в армию идти — надо торопиться с учебой, а я еще успею.

Настенька очень изменилась: из тоненькой, как тростинка, девочки она как-то сразу выросла, округлилась, повзрослела, выпестовала пышные волосы, а над бровями, ниспадая на лоб, появились завитушки. Под взглядами парней она теперь опускала ресницы и щеки ее покрывались румянцем.

По вечерам, когда отец возвращался с работы, Настенька выходила за ворота, где ее ждал Михайло. Часами, не скрывая своих помыслов и волнений, они говорили о школе, с которой теперь уже навсегда расстались, пытались представить себе, как сложится жизнь у них и у школьных друзей. Когда случайно Михайло касался ее руки, его сердце наполнялось необычной трепетной радостью. По воскресеньям они вместе ходили к железнодорожной посадке, где собиралась молодежь всего села: играли на зеленых лужайках в мяч. Иногда девушки собирали цветы и сплетали венки, садились на траву в круг, весело разговаривали или пели, а парни забирались на деревья, качались на гибких ветвях, порою боролись, меряясь силой. Домой возвращались утомленными и счастливыми. Как только Михайлик вспоминал о том, что вскоре, и, может быть, надолго, придется расстаться с Настенькой, ему становилось грустно. Он уговаривал и Настеньку поступить в Павлопольский техникум, и она обещала ему, только не в этом, а в будущем году. Парень верил, что так оно и будет (иначе и быть не могло!), и это его успокаивало.

В начале августа он поехал в Павлополь и успешно сдал экзамены. В техникуме у него появилось много новых друзей. Все они — сельские хлопцы. Те из них, которые жили в ближних селах — Вязевках, Лиховке, Хащевом и Никольском, один раз в две недели ходили к себе домой и приносили домашние харчи. Учащихся, прибывших издалека, было мало. Получая стипендию, студенты тут же, в кассе техникума, покупали на целый месяц талоны в столовую. Год выдался тяжелым, с продовольствием было туго. В столовой изо дня в день на обед давали перловый суп, пшенную кашу и чай, изредка — чашку компота.

Столовая помещалась на центральной площади города, в полутора километрах от техникума. После лекций студенты, вырываясь из аудитории, обгоняя друг друга, бегут по улицам, чуть ли не сбивая с ног прохожих. Торопятся, потому что помещение столовой тесное, и тот, кто опоздает, будет обедать во вторую очередь: ему придется ждать не менее получаса.

Среди хлопцев, приехавших из ближних сел, двое были на редкость скупыми: Ананий Репной, полнолицый мешковатый парень с белыми ресницами и водянисто-серыми глазами, в которых, казалось, навечно поселилось равнодушие ко всему на свете; второй — Гнат Степура, пустомеля и ехида, широкобровый и тощий. Михайло с первых же дней невзлюбил их. Когда они завтракали и ужинали, доставая свои продукты из деревянных сундучков, в проходных комнатах (первокурсники все жили в проходных) аппетитно пахло салом или подсолнечным маслом и еще луком. Проголодавшиеся студенты только облизывались: у Репного и Степуры ничего не удавалось выпросить. А самим обжорам и в голову не приходило поделиться.

Бывало, попросит кто-то пол-луковицы или зубок чеснока (сала просить никто и не решался), Репной отвечал одной и той же заученной фразой: «Не попрошайничайте!» И еще одно выражение было у него в запасе: «Вам не надоело цыганить?» И тут же поворачивался к просителям спиной. После этого уже сколько ни обращайся к нему — не отзовется и не ворохнется, пока не кончит есть.

А Степура — этот любил порассуждать.

— Кушать захотелось? — деланно сочувственным тоном переспрашивал он. — Животики, наверное, к спинкам прилипли? Вы и сальца, конечно, покушали бы, и колбаски с чесноком? — При этих словах он перочинным ножом отрезал от толстого куска сала ровные кубики или нарезал кружочками колбасу и ловко забрасывал их в свой широкий рот. — Может, раздобриться и дать по кусочку вам? Скажете — дать! А вы подумайте, что из этого получится. Вас — толпа, дай вам хоть весь этот кусок — съедите и голодными останетесь. А мне завтра припухать прикажете? — И решительно заявлял: — Дураков нет.