Любовь и память - [31]

— Выходите, выходите, дети, иначе опоздаем на обед!

Все торопились к берегу. Увидев Михайлика, она снова рассердилась:

— Лесняк! Ты в штанах купался? Беды с тобой не оберешься! Ну зачем они присылают таких недотеп!..

Михайлику стало холодно стоять в мокрых портках, а какая-то низенькая и пухленькая девочка, показывая на него пальцем, смеялась, выкрикивая:

— Смотрите, смотрите, он уже позеленел! И зубами щелкает.

— Да на нем уже гусиная кожа! — добавил веснушчатый мальчишка и тоже залился смехом.

Михайлик до слез досадовал на то, что у него не было трусиков и туфель и что штаны у него с одной подтяжкой, а не с двумя, как у других.

В столовую его не впустили в мокрых штанах, пришлось на время попросить у одного мальчика, чтобы переодеться.

После обеда — мертвый час. Михайлик не привык спать днем. Долго переворачивался с боку на бок. Ему вдруг стало скучно и тоскливо. Страшно захотелось домой. Вспомнив о своих мокрых штанах, сушившихся рядом на спинке стула, он встал с койки, взял их и тихо вылез в окно. За боковой стеной дома стояла длинная лестница, на одной из ее ступенек Михайлик и развесил свои штаны — прямо на солнышке. Сел и сам на нижнюю ступеньку.

Кругом была тишина. Где-то неподалеку в ветвях жужжала муха. У пруда закуковала кукушка, и Михайлику вспомнилась родная Сухаревка, и вишневые цветущие сады, и вербы в балке, и густые травы.

И может быть, как раз тогда, в Милорадовке, он впервые смутно почувствовал, что на всю жизнь самым милым краем для него останется степная вишневая сторона. Там так много неба, солнца, цветов и голубых поющих ветров. С самого раннего детства вбирала его душа краски, запахи, звуки. Степь и вишневый сад вошли в нее навечно, вместе с судьбами людей. В этом поэтическом крае родились его первые детские мечты, пусть наивные, зато чистые, как утренние росы. Без этого всего Михайлик не мог бы жить.

«Не могу! Не могу! — кричала в нем гнетущая тоска. Слезы начали затуманивать глаза. — Почему я должен здесь сидеть? За что я должен страдать здесь? Пусть отпустят домой!»

Он стал подниматься вверх по лестнице, остановился на уровне второго этажа. А дом стоит на возвышенности, и кругом — сколько видит глаз — зеленое море леса. Может, Михайлик надеялся с этой высоты увидеть свою Сухаревку? Может быть, и так.

Но это однообразное море зелени, и палящее солнце, и тишина утроили его нетерпение: «Домой»!

Откуда и смелость взялась. Натянув на себя все еще влажные штаны, пошел к маленькому домику, стоявшему вдали от основных строений, под кронами старых берестов. В нем жил начальник пионерлагеря — высокий человек с рыжей кудрявой головой и добрыми серыми глазами.

— Что скажешь, дружище? — ласково спросил он, когда Михайлик остановился на пороге.

Кроме начальника в комнате была пионервожатая и еще какая-то женщина, высокая и стройная, в голубом платье.

— Отпустите домой, — глухо проговорил Михайлик.

— Домой? — удивился начальник.

Кто-то из женщин рассмеялся:

— Чего это вдруг?

— Домой хочу… Не могу здесь…

— А почему ты не в постели? — строго спросила пионервожатая. — Вот еще наказание.

— Я не умею спать днем.

— Так почему же тебе захотелось домой? — подошла к Михайлику женщина в голубом платье. — Ведь для пионера высокая честь находиться в нашем пионерском лагере. Здесь собрались лучшие ученики области.

— А я не лучший! — попытался Михайлик ухватиться за спасительный аргумент. — Я не знаю, за что меня сюда… Я сливы воровал в тсозовском саду. Это вам и Пастушенко подтвердит…

— Вот вам, пожалуйста! — вскрикнула пионервожатая. — Я с первого дня взяла его на заметку, у меня глаз верный. Ходит нахохлившись, смотрит на всех исподлобья. Сразу видно, что за птица. На пруду — подумать только! — разделся догола…

— Погодите, погодите, Кира Порфирьевна, — спокойно, но твердо прервал ее начальник и обратился к Михайлику: — а где твои трусики?

— Да о каких трусиках разговор? — воскликнула та, что в голубом платье. — Ребенок из села…

— Ну и что? — не унималась пионервожатая. — Дома ведь знали, куда посылают…

— Эх, Кира Порфирьевна! — укоризненно проговорила женщина в голубом платье и обратилась к Михайлику: — Тебя, скажи, Михайликом звать? Прекрасно, а я — Надежда Гордеевна, инструктор обкома комсомола. Вот мы и познакомились. Я тебе обещаю: завтра у тебя тоже будут трусики. Мы с начальником лагеря едем в город. Он их тебе и привезет. И ты будешь, как все, купаться и загорать… И не наговаривай на себя — ты же хороший пионер…

Она так ласково говорила с Михайликом, так приветливо смотрела ему в глаза, что на сердце у него потеплело.

— Обещай, что больше не будешь проситься домой, — сказала она. — Ты скоро привыкнешь, обживешься, а придет срок отъезда — не захочешь расставаться с лагерем. Ну, соглашайся, Михайлик…

Михайлик неохотно согласился.

На следующий день начальник лагеря привез Михайлику не только трусы, но и штаны, и сорочку, и ботиночки.

Паренек повеселел. Кира Порфирьевна подобрела к нему. Появились у Михайлика и друзья в пионерлагере. И все же, когда он возвращался домой, не утерпел — от станции почти всю дорогу бегом бежал: хотел поскорее увидеть свою хату, свою родню. Только войдя в село, пошел медленно, как и полагается человеку, возвратившемуся из дальних странствий.