Любовь и память - [238]

Тот принял решение действовать немедля и приказал разведотряду вынудить к капитуляции гарнизон аэродрома, в составе которого было более трех тысяч человек.

Разведчики высадились на косе, где базировался аэродром. Вскоре к ним подъехала легковая машина, и вышедший из нее японский офицер сказал, что переговоры можно вести только с начальником аэродрома и что он ждет их в своем штабе.

Как должен был поступить Леонтьев? Отказаться — начнется бой, он сразу перебросится в порт, а положение десанта тяжелое. В штаб идти рискованно, но надо было хоть что-то выиграть.

Виктор Леонтьев отобрал десять человек и поехал с ними в японский штаб. Двоих оставил у входа на страже. Наготове стоял и весь отряд на берегу.

— А мы — восемь моряков — вошли в кабинет полковника, начальника аэродрома, — продолжал свой рассказ Сагайдак. — В кабинете, кроме начальника, еще десятка два офицеров. Сели за стол. Началась переговоры. Видим — дела плохи. Японские офицеры перестали улыбаться, куда и девалась их недавняя учтивость — нахмурились, стали задавать грубые вопросы, требовать, чтобы мы отпустили с нашего корабля их командиров и очистили аэродром от разведотряда. А затем полковник и прямо предложил нам сдать оружие и перейти в другую комнату. Они, мол, оставляют нас заложниками, пока не вернется их начальство. Вот тут, Мишко, у меня и поджилки задрожали. Даже у Леонтьева на лбу пот выступил.

— И как же вы из этой западни выбрались? — спросил Михайло.

— А так: Виктор сдвинул брови, побагровел, встал и твердо сказал: мы готовы умереть, но только после вас, самураев. В этот момент один из наших моряков подходит к окну, открывает его и смотрит, с какой высоты прыгать. Кто-то обошел стол и встал за спиною полковника. Тогда и я встал, достал гранату, и начал ее слегка подкидывать в руке. А наш Колоколов подошел к двери, повернул торчавший в замке ключ и тут же положил его в карман, а затем начал поправлять на груди автомат, причем ни один мускул не дрогнул на его лице. Полковник, не сводя глаз с моей гранаты, понял: ему первому конец.

Сагайдак помолчал и невесело усмехнулся:

— А ты говоришь, без единого выстрела. И все же нам повезло: в этот критический момент звено наших скоростных «ястребков» на бреющем полете прошло над аэродромом, а через бухту проследовали два наших больших сторожевика.

«Ястребки» были даже не флотские — шли в разведку. Словом, и корабли, и «ястребки» случайно помогли нам. Полковник, увидев их, тут же согласился подписать приказ о капитуляции своего гарнизона. Три с половиной тысячи самураев. Их даже обезоруженных опасно было конвоировать нашими малыми силами. По сравнению с ними нас была горстка.

— Горстка, но каких героев! — восторженно воскликнул Лесняк.

…Так все побережье Северной Кореи было очищено от самураев.

Позднее, уже из газет, Лесняк узнал, что Виктор Леонтьев был награжден второй Золотой Звездой Героя, звание Героев Советского Союза было присвоено также командирам обоих взводов разведотряда — мичманам Бабичеву и Никанорову.

…Неожиданно узнал Лесняк от медсестры, что в соседней палате находится на излечении Васильев. И как только ему разрешили передвигаться на костылях, пошел к нему. Васильев рассказал ему, как зенитный дивизион Мякишева из Юки, сухопутным путем, на крытых «студебеккерах» отправился в Расин, где должен был дислоцироваться, и как на них в горах напали два японских батальона, отходивших от границы. Бой длился почти полдня. Мякишева в самом начале перестрелки накрыло миной, погиб Лашков, а Звягин, бывший замполитом у Мякишева, принял на себя командование дивизионом и отличился в бою. Героически погибли и сержант Сластин, и ефрейтор Ганеев, и наш сапожник Ольгин. Старшина Курдюков и сержант Орленков в рукопашной схватке проявили храбрость и умение владеть холодным оружием.

— И понимаешь, — сказал Васильев, заканчивая свой рассказ, — и Курдюков, и Орленков вышли из боя без единой царапины. А мне вот кисть левую раздробило. — И тяжело вздохнул: — Лучше бы в ногу ранило или еще куда-нибудь. Я же первоклассный слесарь, а теперь придется менять профессию… Да уж как-то приспособлюсь.

Ирина ежедневно, хотя и ненадолго, приходила к Михайлу к госпиталь, приносила цветы, свежие газеты и сообщала разные новости. Иногда вместе с нею приходил Борис Батавин, навещали его и другие офицеры, дважды забегал непоседливый Андрей Голубенко.

Михайло, пользуясь костылями, выходил уже во двор, сидел под деревом, прогуливался по аллеям госпитального сада. Как-то вечером он дошел до берега бухты Золотой Рог. Сгустились сумерки, на небе замерцали звезды, на кораблях засветились огни, празднично отражаясь в водах бухты. На одном из кораблей матросы дружно пели песню, слова которой показались ему знакомыми. Он прислушался и замер от радостного чувства — пели песню на его слова. Еще будучи в редакции газеты «На рубеже», он написал стихотворение, показал его редактору, тот одобрил и тут же подписал стихи к печати. Лесняк давно забыл о своей поэтической пробе. А теперь эти стихи стали песней. Моряки пели ее с особым вдохновением:

Шумит сурово океан,