Любовь и память - [235]

Убедившись в том, что помощь подойдет не скоро, Михайло решил отдохнуть, набраться сил. Он подошел к Голубенко и Карпову, которые, подложив под головы рюкзаки, уже спали прямо на солнцепеке, и лег рядом с ними. Боль в плече беспокоила, но усталость взяла свое. И приснилось ему, будто он в Сухаревке, в родительской хате, лежит на деревянном топчане у открытого окна, в которое сквозь ветви цветущей вишни светит весеннее солнце. Тихая радость наполняет грудь Лесняка, и ему невольно думается: «Как же хорошо жить на земле!» Вот он студентом приехал к родителям, и вскоре мать позовет его своим ласковым голосом: «Вставай, сын, завтрак на столе». А после завтрака он пойдет на площадь, к друзьям… И тут он чувствует, как кто-то легонько толкает его в бок. Михайло открывает глаза и видит над собой лицо Андрея Голубенко.

— Вставай, дружище, скоро выступаем, — слышится его голос.

— Куда? — спросил, вставая, Лесняк.

— Наши командиры решили вернуться в город, выбить самураев из центральных кварталов и попытаться снова захватить мосты через Сусончхон.

XXIII

…И были в тот день трудные бои в городе. Разведчикам, даже опытным североморцам, ранее не приходилось вести уличные бои. Правда, здесь они быстро приспособились, им особенно удавалось выкуривать гранатами засевших в домах самураев. К тому же дома здесь низкие, и метать в них гранаты сравнительно легко. Поколошматив порядком японских вояк, десантники снова захватили мосты через реку. Однако к вечеру самураи опомнились и большими силами перешли в наступление. Возникла угроза окружения отряда. Чтобы избежать этого, Денисин и Леонтьев решили отвести его из приречной полосы.

Горестно было оставлять позиции, завоеванные с таким трудом. И отступление было нелегким и долгим. Взводу Бабичева, в котором и сейчас находился Михайло, пришлось отойти на берег бухты, и он, одолевая песчаные пустыри и заболоченные балки, а то и мелкие плесы, поросшие густой травой, под нещадным пулеметным и минометным огнем вынужден был пробиваться к порту. А когда прибежали туда — поначалу ужаснулись: два наших корабля, тральщик и фрегат, поддерживавшие орудийным огнем батальон Бараболько, уходили в море. Возможно, что только моряку-десантнику понятно это тревожное, это черное чувство обреченности, которое охватывает бойца, когда он, оставшись один на один с врагом на чужом берегу, провожает взглядом свои корабли…

Все же сознание того, что теперь и судьба плацдарма, и твоя судьба зависит от тебя самого и твоих друзей, вынуждает к решительному, отчаянному действию.

Отряд Леонтьева и те бойцы, которые остались от роты Навроцкого и пулеметной роты, изнемогающие от усталости, использовали все, что только можно было найти в порту, — мешки с мукой и гаоляном, балки, рельсы, колоды — для создания прикрытых ячеек. Около десятка воинов забаррикадировали битым кирпичом промежутки между колесами железнодорожных платформ.

Начался жестокий, отчаянный ночной бой в порту. Отряд должен был любой ценой удержать плацдарм до утра, до прибытия наших кораблей с войсками…

На отряд наседало какое-то сильное подразделение, вклинившееся между портом и батальоном Бараболько. Около десяти часов вечера японцы, после шквального обстрела матросов из минометов, перешли в наступление. Тихоокеанцы стойко отбивались, но часа через два боеприпасы были на исходе. Вдруг гигантская молния рассекла темноту ночи. С сухим треском, с оглушительным грохотом ударил раскатистый гром и словно расколол небо — хлынул ливень. Казалось, тучи упали на землю, и вскоре с холма, от припортовой улицы, от складских помещений потекли бурлящие потоки воды прямо на причалы. Тихоокеанцев со всех сторон окружила вода, каждый промок, казалось, до костей.

А японцы давили на них все сильнее и сильнее. У многих матросов кончились пулеметные ленты, автоматные диски опустели. Михайло, лежа рядом с Бабичевым за грудой мешков с мукой, положил на мешок автомат и достал пистолет. Бабичев сжимал в руке рукоятку финского ножа. Моряки начали готовиться к рукопашной схватке. Вдруг Сагайдак, сидевший у колеса платформы, как-то неуверенно — то ли испуганно, то ли удивленно — крикнул:

— Хлопцы, корабли!

Лесняк бросил взгляд в сторону моря: в бухту, едва различимые в темноте ночи, входили черными силуэтами громадины двух кораблей.

— Чьи они? Наши или японские? — тихо спросил Бабичев и бросил в японцев последнюю гранату.

Японцы, видимо, тоже заметили корабли — сбавили огонь. Откуда-то со стороны донесся голос Леонтьева:

— Товарищи! Корабли — наши!

И, не в силах сдержать радости, матросы громко закричали «ура». Самураи, беспорядочно отстреливаясь, начали отходить от берега.

Первым швартуется фрегат, за ним к пирсу причаливает тральщик.

Корабельные орудия открыли огонь по самураям…

Когда рассвело, Михайло увидел на асфальте, у разбросанных мешков с гаоляном, чей-то труп, прикрытый плащ-палаткой, из-под которой торчали женские сапожки с порыжевшими носками. Он подошел ближе, приподнял край плащ-палатки и увидел лицо Лены Кононовой.

К Лесняку подошел Климов.

— Когда ее? — спросил Михайло, снова прикрывая лицо санитарки.